Де Бюсси

Я не мог разделить его оптимизм. Анжу выразился ясно: если он утолит жар своих чресел с вдовой, то, полный вдохновения, одолеет консуммацию брака с Анной Ягеллонкой. Как и в другие времена, в шестнадцатом веке многие государственные проблемы решались только через постель.

Оставленную в Париже возлюбленную Марию, волею Екатерины Медичи отданную принцу де Конде, Генрих даже не вспоминал, переключившись на новую вожделенную цель.

Кстати, кроме интрижек на одну ночь с вдовушками и замужними, Анжу по пути в Краков всерьез флиртовал с весьма странной особой Луизой Лотарингской. Заканчивалась осень, мы остановились в замке Номени. Двадцатилетняя дочь герцога де Меркер, рано осиротевшая и воспитанная в строгих провинциальных обычаях, продемонстрировала исключительную светскую выучку. Она склоняла глазки к полу, при любой реплике Генриха неизменно отвечала «да, сир», своевременно покрывалась румянцем, когда на нее обращали внимание, а ее приседания-книксены, олицетворявшие покорность, были настолько хороши, что их стоило использовать как образец для подражания другим молодым барышням. Скорее миловидная, чем красивая, Луиза умела поддержать разговор на любую тему, но всегда ограничивалась двумя-тремя фразами и далее терпеливо ждала, пока Генрих что-то не брякнет в ответ, затем расцветала, словно услышала бессмертное откровение, достойное Сократа и Аристотеля.

Когда мы продолжили путь, Анжу разразился пространными рассуждениями, что вот именно такой обязана быть идеальная жена высокородного француза – прекрасного происхождения, образцового воспитания, покорная, приятная глазу, но не слишком, чтоб не вызывать похотливых желаний у парижских ловеласов наставить мужу рога.

– Покорность у нее напускная, – позже шепнул Шико, когда мы оставили короля и снова ехали верхом, приближаясь к германским землям. – Чует сердце, это сам дьявол в юбке. Ей бы только поймать подходящего мужа на крючок, потом бедняга пикнуть не посмеет.

Я тогда промолчал, плотнее запахиваясь в плащ. На черную гриву Матильды падали первые снежинки приближающейся зимы. А у меня было что вспомнить.

…«Кроткая» Луиза, поймав меня на коридоре, предметно и настойчиво расспрашивала о парижском свете, куда мечтала попасть, а не влачить существование в замках Лотарингии до старости. Очень интересовалась Генрихом и своими соперницами на его сердце. Я рассказывал, стараясь добавить в повествование иронии и немного перчика, она очаровательно смеялась, ни разу не опустив ресницы в показном приступе стыдливости, и вдруг фривольно провела пальчиком по моей щеке.

– Вы очень милы, сеньор де Бюсси. Рано или поздно я приеду в Париж. До новой встречи! Буду ждать…

Анжу вполне подходил для планов Луизы. К его услугам тысячи других женщин, считающих, что статус любовницы короля, пусть даже на одну-единственную ночь, весомее любой награды, престижнее титула и ценнее поместья. Тем более раздача наград, титулов и поместий как раз находилась в королевской компетенции. Но жениться монарх имел право только на одной, и развод в эту строгую эпоху давался чрезвычайно сложно даже коронованным особам.

Через постель Генриха прошли многие сотни, если не тысячи женщин!

Ну что же он прицепился к единственной, что стала мне вдруг по-настоящему дорога?

Как же мне было тошно…

Глава шестая

Радзивиллы

Ночью Краков производил тягостное впечатление, и это не только мнение Анжу. Здесь рано ложились спать, танцы за полночь и, соответственно, светящиеся допоздна окна в польской столице – в диковинку. Парижский талант радоваться жизни пока не прижился.

Мы не взяли лошадей, чтобы их ржанием и стуком копыт не выдать себя раньше времени. Я топал первым в сторону Северного барбакана – массивной башни на выезде из города, касаясь рукой практически невидимой стены дома. Сапоги скользили по неровным обледенелым булыжникам мостовой. Днем обследовал маршрут, чтоб не сбиться с дороги, но ночью все выглядело совершенно иначе. Точнее – никак не выглядело из-за чертовой темноты.

Улица Гродска, парадная магистраль от центра Кракова до Вавельского холма, была такая узкая, что два экипажа едва разминутся, здесь сложно заблудиться. Потом начался рынок. От шорных лавок потянуло густым дубильным духом и отвратительным запахом подгнившей кожи, он даже в феврале силен, страшно представить, что будет летом. С рыночной площади в темноту убегали несколько улочек, и я постарался угадать нужную.

Миновали рынок с суконными рядами и двинули к Флорентийским воротам. Справа от меня сопел Шико, за ним крался де Келюс, замыкали процессию Жак и Чеховский, последнего я взял из-за рискованности предприятия – шанс получить пулю или удар кинжалом был весьма высок.

Придворный шут рассказал обо всем, что удалось выяснить за два дня.

– Главный враг Генриха, без сомнения, это великий канцлер литовский князь Николай Радзивилл по прозвищу Рыжий. Он – кальвинист, ярый противник союза Литвы и Польши. Строил козни, рассчитывая посадить на краковский трон монарха из дома Габсбургов с тем, чтобы разорвать с его помощью Люблинскую унию и самому получить пост великого князя независимой Литвы. Авторитетный военачальник, Рыжий прославился походами против московитов, особенно битвой при Чашниках, где разбил войско Шуйского.

Такова история, но в голове плохо укладывалось, что литвины, в будущем – белорусы и главные союзники россиян, многие века представляли собой зло хуже татар для городов современной центральной России. Литовские князья трижды окружали и штурмовали Москву, жгли посады, обкладывали данью… Ягайло преспокойно дождался, когда войска Дмитрия Донского и Мамая обескровят друг друга в жестокой Куликовской сече, а потом напал на возвращающихся домой победителей, без жалости убивая раненых и истощенных русских воинов, литвины отобрали оружие, трофеи, коней… Поэтому не удивительно, что татары Тохтамыша без особых усилий захватили Москву – после литовского удара в спину оборонять ее было некому!

Это все в прошлом моем мире относилось к давней истории, в нынешней реальности в полную силу пылала вражда между Русским царством и Великим княжеством Литовским, Русским и Жамойтским… Да-да, русским, сам не мог привыкнуть, что Литва считала себя Русью.

Я вспомнил главного из местных Радзивиллов, по крайней мере, отличающегося наиболее властной манерой держаться, он прилип к королевскому поезду вскоре после Лодзи. Волосы, зачесанные назад, и светлую его бородку с усами только при очень большом напряжении воображения можно было назвать рыжими, они куда ближе к цвету спелой пшеницы.

– Он – молодой совсем, лет двадцать пять, примерно как я.

Шико старше всего лишь на девять лет, но частенько пытался играть роль умудренного старца и предпочитал менторский тон.

– Радзивилл Рыжий не удостоил нас чести прибыть в Вавель, старший в их клане здесь Николай Сиротка, князь и маршалок надворный литовский, как раз ему двадцать пять и есть. Из тех, кто голосовал за Эрнеста Габсбурга против нашего Генриха.

– Тоже кальвинист? – Странно, я видел его обнаженную голову во время церковной службы в католическом соборе. – Или…

– Католик. Что не мешает ему выступать заодно с Радзивиллами-протестантами. Если планы великого канцлера воплотятся, я не вижу иной фигуры во главе армии Литвы, кроме как Сиротки.

Пусть на улицах Кракова по-прежнему темень, но в политике Речи Посполитой ситуация для меня стала чуть светлее. Намерения Екатерины Медичи и королей династии Валуа присоединить Польшу и Литву к Франции навечно, использовав коронацию Генриха как начало комбинации, не отвечали планам литвинских князей стать самим у штурвала пусть уменьшенной, но совершенно независимой державы.

– Где-то здесь… – вполголоса произнес де Келюс. В полумраке едва было видно, что его тонкие усики, похожие на крысиные хвостики, торчат в стороны, словно стрелки часов на без четверти три. – Их слуга признался, что вдову держат в комнатах третьего этажа, окна выходят в глухой двор.