Армада

– Решил наконец вступиться за своего бойфренда, Лайтман? – прошипел Нотчер и, смахнув на пол застрявший в волосах комок жеваной бумаги, с ненавистью уставился на меня.

Сжав кулак, я шагнул к нему, приготовившись хорошенько врезать. И надо сказать, это произвело эффект: Нотчер дернулся, отпрянул назад и, споткнувшись о стул, едва удержался на ногах, а когда восстановил равновесие и снова посмотрел на меня, его щеки пылали от стыда.

В классе повисла мертвая тишина. Слышно было лишь, как древние часы на стене отсчитывали секунды.

«Ну, давай! – хотелось мне крикнуть. – Ударь меня. Только дай повод!»

Но гнев в душе Нотчера уже уступил место страху – возможно, он понял, что я вот-вот сорвусь.

– Псих, – пробормотал он и, показав мне фак, сел на свое место.

Пару мгновений я еще стоял над ним с занесенным для удара кулаком, а когда опустил руку, одноклассники с облегчением выдохнули. Кейси даже не кивнул мне в знак благодарности – поймав мой взгляд, он только еще больше сгорбился за партой, точно побитый пес.

Я украдкой посмотрел на Эллен и заметил, что ее глаза устремлены прямо на меня. Но едва наши взгляды встретились, она сразу отвернулась. Ни один человек в классе не смотрел на меня – за исключением Круза и Дила, причем оба выглядели обеспокоенными.

Именно в этот момент мистер Сейлс наконец оторвался от кроссворда и заметил, что я все еще нависаю над Нотчером, словно маньяк с топором. Неуклюже нащупав свой слуховой аппарат, мистер С. включил его, смерил нас с Нотчером строгим взглядом и спросил:

– В чем дело, Лайтман?

Не получив от меня ответа, он нахмурился и указал кривым пальцем на мою парту.

– Живо на место.

К сожалению, я не мог этого сделать. Если бы я остался в классе хоть на одну секунду, я бы не выдержал. Поэтому прямо перед носом мистера Сейлса я проследовал к двери, пока он таращился на меня недоуменно подняв брови, а когда вышел за порог, услышал обращенный мне в спину окрик:

– Давай-давай, шагай сразу к директору!

Но я уже летел к ближайшему выходу; мои кроссовки визжали на полированном полу, и мне было плевать, что кому-то я, возможно, мешаю заниматься.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я покинул школу со стороны главного входа, и всю дорогу, пока бежал к школьной парковке, я словно последний псих от горизонта до горизонта обшаривал взглядом небо.

Мой белый «Додж-омни» 89-го года, покрытый вмятинами, царапинами, с отслаивающейся краской и большими пятнами ржавчины, находился в самой глубине стоянки. Раньше он принадлежал отцу и все мое детство, пока мне не исполнилось шестнадцать, простоял в гараже. А когда мама, в день моего рождения, бросила мне ключи от него, я испытал к подарку неоднозначные чувства – и не только потому, что это был ржавый урод, едва способный передвигаться, а еще и потому, что в этой машине меня зачали! Об этом тоже мне поведала мама, выпив как-то по случаю Дня святого Валентина чуть больше вина и несколько раз подряд посмотрев «Скажи что-нибудь». Так что поговорка «истина в вине» вдвойне справедлива, если речь идет о моей матери, а к вину прилагается фильм Кэмерона Кроу.

В общем, когда «омни» стал моим, я окончательно понял: жизнь и в самом деле идет по кругу. А бесплатная тачка – просто бесплатная тачка, тем более для нищего школьника. Поэтому я старался не думать о том, чем занимались на ее заднем сиденье мои родители подростки, пока из кассетника звучал сладкий голос Питера Гэбриэла…

Кстати, кассетная дека автомобиля по-прежнему в рабочем состоянии, и с помощью кабеля я мог бы подключить к ней телефон. Но я предпочитал слушать музыку, оставшуюся от отца. Его любимые группы – «ZZ Top», «AC/DC», «Van Halen», «Queen» – стали и моими любимыми.

Я запустил могучий движок, и когда из полудохлых динамиков полилась песня «Get It On» («Bang a Gong») в исполнении группы «Power Station», рванул домой, петляя по лабиринту пригородных улиц с опасной для жизни скоростью и в основном глядя в небо, а не на дорогу.

Вторая половина дня только началась, а над головой уже проглядывала почти полная луна, постоянно приковывавшая мой взгляд. В результате я дважды чуть не проскочил мимо знака «стоп», а один раз, проехав на красный свет, едва не получил удар в бок от внедорожника.

В конце концов, включив аварийные огни, последние мили я полз с минимальной скоростью и все время смотрел в окно, не в силах оторвать глаз от неба.

2

Припарковавшись на дорожке, ведущей к дому, я выключил двигатель и какое-то время сидел в машине, не снимая ладоней с руля. Я смотрел на наш маленький кирпичный коттедж, заросший плющом, и думал о том, как впервые поднялся на чердак, чтобы разобрать вещи отца. В тот момент я чувствовал себя юным Кларком Кентом, которому предстояло узнать правду от голографического призрака давно умершего предка. Теперь же я ощущал себя юным джедаем Люком Скайуокером, в сомнениях остановившимся перед входом в пещеру на планете Дагоба, пока Йода объяснял ему очередной урок: «Темная Сила здесь огромна, но ты должен войти».

И я вошел. На меня сонно взглянул лежащий на коврике наш старый бигль Маффит – несколько лет назад он встречал бы меня у двери, лая и сходя с ума от радости, а теперь он едва заметил мой приход, потому что был стар и глух. Я погладил его и отправился наверх.

У входа на чердак я остановился, не решаясь открыть дверь: мне нужно было собраться с духом, прежде чем я переступлю порог.

Моего отца звали Ксавье Улисс Лайтман, и он умер в девятнадцать лет, когда я был совсем маленьким. Я всегда убеждал себя в том, что мне повезло – ведь невозможно скучать по человеку, которого ты не помнишь. Но, если честно, я скучал по нему и восполнял пустоту в душе любой информацией о нем, какая была доступна. Иногда мне казалось, что я пытаюсь заработать право тосковать по нему с той же силой, что и моя мама с его родителями. В десять лет у меня началось то, что теперь я называю «фаза Гарпа». Именно тогда мое любопытство по отношению к покойному отцу постепенно превратилось в полноценную навязчивую идею. До того мне хватало смутного, идеализированного образа, который сформировался в моем сознании за долгие годы. Однако на самом деле мне были известны всего четыре факта о нем – то, что мне постоянно говорили о нем в детстве, в основном бабушка с дедушкой:

1. Я выгляжу совсем как он, когда ему было (вставить мой возраст на данный момент).

2. Он очень любил меня и мою мать.

3. Он погиб на работе в результате аварии на станции очистки сточных вод.

4. Авария предположительно произошла не по его вине.

Когда мой возраст достиг двузначных чисел, эти расплывчатые сведения уже не могли удовлетворить мое растущее любопытство. Поэтому я, естественно, начал бомбардировать мать вопросами. Причем ежедневно и без передышки. В то время я был слишком мал и глуп и не понимал, как ей тяжело постоянно говорить с десятилетним сыном о его погибшем отце. Я же, эгоистичный тупица, доставал маму снова и снова, а она терпеливо отвечала на мои вопросы – до тех пор, пока однажды не отдала мне латунный ключик от чердака и не рассказала о спрятанных там коробках. До того дня я полагал, что она пожертвовала все добро отца на благотворительность – мне казалось, что именно так поступают все молодые матери-одиночки, стремящиеся начать жизнь с нуля. В тот летний день я понял, что моя мама поступила по-другому: она упаковала вещи отца в коробки и, как только мы переехали в этот дом (купленный на деньги, полученные в качестве компенсации), отнесла их на чердак. По маминым словам, она сделала это ради меня, чтобы я мог узнать об отце как можно больше.

Когда я отпер дверь и ворвался на чердак, то действительно увидел у окна составленные друг на друга картонные коробки. Их было двенадцать; освещенные солнцем, они напоминали башню из капсул времени, которые с нетерпением ждали, чтобы я побыстрее раскрыл их тайны.