Страница 6 из 41
В Москве боятся террористов, в Вологде – барабашек. Вспоминаю первые годы перестройки. Приезжаю в родной город, читаю газеты. Подвалы и целые полосы повествуют о злых духах. Перепечатывают отовсюду и предлагают свежие местные новости. Перед ними политические потрясения, инфляция – все меркнет…
На человека со стороны это производило сильное впечатление. В лондонской «Гардиан» в ноябре 1992 года появилась маленькая заметка «От вампиров холодеет кровь»:
Жителям Вологды, города на севере России, есть о чем беспокоиться кроме инфляции и безработицы. Опрос, проведенный местной газетой, показал, что больше всего они боятся вампиров. На втором месте среди того, что страшит вологжан, стоят ведьмы и черная магия. За ними следуют барабашки и всякого рода мелкая нечисть. Многие боятся Апокалипсиса. Два человека сказали, что боятся, как бы Вероника Кастро, исполнительница главной роли в мексиканском «мыльнике» «Богатые тоже плачут», не погибла в автокатастрофе. Четыре человека сказали, что ничего не боятся.
Мне эту заметку показали в Оксфорде. И сказали, что мой город, видимо, мало изменился с тех пор, как полтора века назад туда вместе с родителями был сослан шестилетний Джозеф Конрад. Настоящее имя английского писателя – Конрад Коженевский. Колония польских ссыльных в Вологде всегда была многочисленной. На первых страницах английских биографий Конрада говорится, что более года он провел в глуши, в тайге на далеком севере России. Чуть ли не вблизи полюса.
Отец писателя через две недели после приезда в Вологду, в июне 1862 года, писал: «Вологда – это огромное болото, которое тянется на три версты <…> Здесь всего лишь два времени года: белая зима и зеленая зима. Белая длится девять с половиной месяцев, зеленая – два с половиной. Сейчас только что началась зеленая, и дождь льет уже двадцать один день. И так будет до конца…»
Что же касается англичан, то они могли бы и лучше представлять местоположение Вологды: через нее лежал путь из Лондона в Москву, которым прошел в 1553–1554 годах Ричард Ченслор и многие англичане после него. Так продолжалось до тех пор, пока Петр не основал новую столицу.
Среди англичан, побывавших в Вологде в средине XVII века, был – вероятно, первая посетившая город литературная знаменитость – поэт-метафизик, друг великого Милтона, Эндрю Марвел.
Плыли морем до Архангельска. Потом зимой на санях до Вологды и дальше на Ярославль. Отмечали, что в городе много церквей, что «тамошние товары – сало, воск и лен».
Из Вологды был родом и первый посланник государства Московского к английскому двору, от Ивана Грозного к Елизавете Великой – Осип Непея.
Здесь кончается первый сюжет моего очерка – английский.
Второй сюжет: о вологодских древностях.
Летом, кажется, 1976 года я пошел знакомиться к Борису Сергеевичу Непеину. Семья священников и краеведов, потомки Непеи.
Имя Непеина я знал хорошо, иногда встречал его в газете «Красный Север». А тут понадобилось о чем-то спросить. Меня интересовал Леонид Мартынов. Не встречался ли Непеин с ним в средине 1930-х годов? И вообще, что происходило тогда в литературной Вологде?
Если вдоль реки пройти пару сотен метров от Софийского собора и повернуть налево, там будет церковь Варлаама Хутынского, причудливая своим итальянско-барочным акцентом. Самый тихий и самый вологодский уголок города.
Маленький деревянный дом. Палисад. Огородик. Старая женщина разгибает спину от прополки. На мой вопрос о Непеине спрашивает, кто я. Называюсь. Она откликается узнаванием, но неожиданным: «У нас в гимназии Шайтанова преподавала географию». Говорю, что, наверное, родственница, но я о ней не знаю. Семья была разветвленной. «Епархиальные ведомости», державшие горожан в курсе успехов и неуспехов в учебе семинаристов и епархиалок, буквально пестрели этой неправославной фамилией.
Прохожу в дом. Скромно, чисто. Невысокий сухощавый человек встречает меня. Он стар и болен, почти не выходит. Показывает поэтические сборники и альманахи. То, что осталось в Вологде от молодого кипения 1920-х годов.
Тогда здесь бывал рапповский критик А. Селивановский. Все группы искали и выдвигали «молодняк». Селивановский нашел Непеина. Пригласил на совещание РАППа. В Москве приехавшим поставили койки рядами в номерах «Националя». Непеин познакомился с соседом. Тот достал из-под матраса только что вышедшую в Смоленске книжечку своих стихов – «Провода в соломе». Михаил Исаковский.
Я больше не встречался с Непеиным. Он вскоре умер. А я сейчас сближаю ту свою встречу с другой, происшедшей на сто тридцать лет раньше.
В 1841 году Вологду посетил Михаил Погодин. Известный литератор, историк, профессор Московского университета. В Вологде он искал и находил рукописи, причем в местах самых неожиданных, сваленными в груды: «…во всяком монастыре есть так называемая кладовая или амбар, куда сваливаются старые вещи. Там еще можно найти многие древности…»
Встречался Погодин и с людьми, прямо скажем, историческими:
Был у меня потомок и последний представитель рода Пятышевых, «остаток горестный Приамова семейства».
Это уже дряхлый старик, которому идет на седьмой десяток! Грустно смотреть на него, оканчивающего собою семисотлетний род! Ему тяжело говорить по причине одышки. «Нет ли каких преданий в вашем роде?» – «Нет, никаких». – «По крайней мере ведется память, что ваш род происходит от того Пятышева, который спорил с св. Герасимом?» – «Бог знает. Это было уж очень давно!»2
Согласно летописному свидетельству, Герасим основал Вологду в том же году, когда была основана Москва. Впрочем, место не было совсем пусто. Пришедший с Киевских гор монах нашел на полюбившемся ему берегу селенье и малый торжок. Так что место под церковь он откупил и имел спор о том с купцом Пятышевым, которому за его неуступчивость предсказал, что его род ни богат, ни беден не будет. Для купца это дурное предсказание.
Погодин рассказал о своей встрече с последним потомком купеческого рода, сожалея о забвении и вымирании. Другой литератор того же времени – Степан Шевырев, также посетивший Вологду, увидел в долгожительстве семейства Пятышевых иной смысл: «Вот одно из многих доказательств тому, как сохраняются у нас роды».
И то, и другое мнение верно. История здесь хранится безымянно, не в славе и на виду, а ушедшая на глубину, в почву, притаившаяся за хрупкими резными палисадами.
Сюжет третий: литературный маршрут.
Вернемся от Варлаама Хутынского обратно к реке Вологде. Налево вверх по течению виднеется стела, установленная в честь восьмисотлетия на том самом месте, где некогда св. Герасим спорил с торговым человеком Пятышевым.
Повернем направо к Софийскому собору. На этих нескольких сотнях метров вдоль реки – от стелы до собора – начиналась история города. Здесь она дышит. Собор – сердце Вологды. Он прекрасен. К нему глаз не привыкает. Мемуарист прошлого (уже позапрошлого – XIX) века выразил это впечатление, сочетающее легкость с величием: «…грандиозный Софийский собор, большие главы которого, видимо, не подавляют его, а составляют величественное украшение» (А. Попов).
Собор строили по приказу Ивана Грозного, якобы замыслившего перенести в Вологду столицу. Отсюда столичный размах и стиль.
Но собор и погубил этот план (если он когда-либо существовал). В народной песне по этому поводу сказано: «Упадала плинфа красная… / В мудру голову, во царскую…» Обломок кирпича свалился со свода под ноги царю и спугнул его прихотливую мысль. Вологда не стала столицей, но память об этой возможности ревниво затаила.
В Вологде любят вспомнить, что пусть на короткий момент, но в 1918 году Вологда становилась «дипломатической столицей» России. Сюда переехали послы основных держав, и здесь зрел антибольшевистский их заговор.
Много позже, уже во времена нам совсем близкие, можно сказать, наши, эта память о столичности выплеснется в литературных мечтаниях.
2
Вологда в воспоминаниях и путевых записках. Конец XVIII – начало XX века / Сост. М. Г. Илюшина. Вологда: Вологодская областная универсальная библиотека им. И. В. Бабушкина, 1997. С. 59–60.