Страница 4 из 33
Помимо клинописной таблички, тут было что-то на гуаньхуа (официальный китайский), на рисовой бумаге примерно пятисотлетней давности – надо отдать Тристану должное, такие документы он все-таки брал в перчатках. Еще был пергамент с текстом на смеси латыни и старофранцузского по меньшей мере восьмивековой давности. (Я снова прифигела поразилась, что такие сокровища лежат у меня на журнальном столике.) И, наконец, кусок дневника, написанного по-русски на бумаге, которая в сравнении с остальным выглядела просто новехонькой, и датированного 1847 годом. Библиотекарь во мне отметил, что на всех стоит один и тот же штамп – неразборчивый фамильный герб в окружении смазанных слов на смеси итальянского и латыни. Иначе говоря, все они были из библиотеки либо из проштампованной и каталогизированной частной коллекции.
Тристан, как и предупреждал, отказался говорить, где раздобыл эти артефакты и что это за странное, ничем (на первый взгляд) не связанное собрание. Однако через некоторое время я вроде бы уловила общую тему… хотя поверить в то, что я читаю, было нелегко.
Во всех документах упоминалась магия – да, магия. Упоминалась так же спокойно, как законы в юридическом документе или медицинские анализы – во врачебном отчете. Не фигуральная «магия», но буквальная магия мифов и сказок: необъяснимая сверхъестественная сила, которой обладали ведьмы – ибо все они, судя по этим документам, были женщины. Я не имею в виду веру в магию или склонность к магическому мышлению. Я хочу сказать, что авторы этих документов обсуждали ситуацию, в которой магия была жизненным фактом.
Например, на клинописной табличке перечислялись магические действия, за которыми государственные чиновники вправе обращаться к придворной ведьме в Кяхте с указанием оплаты за каждый вид ее услуг. В латино-французском тексте аббатиса Шали излагала историю некой молодой монахини, которая тщетно силилась отринуть магические способности; аббатиса винила себя в ее неуспехе, ибо недостаточно искренне молилась об избавлении несчастной от магического дара, поскольку дар этот часто облегчал жизнь всему аббатству. С текстом на гуаньхуа пришлось изрядно повозиться – языки азиатской группы я в то время знала довольно поверхностно. Сам текст представлял собой рецепт блюда, записанный в провинции заезжим чиновником; сведения о редких ароматических травах, входящих в рецепт, он приводил со слов местных ведьм (их занятия были перечислены в виде примечания сбоку от рецепта). И, наконец, в русском дневнике девятнадцатого века престарелая ведьма сетовала на упадок магических сил у себя и своих товарок. Здесь тоже мимоходом упоминалось, что хорошо бы отыскать некоторые травы.
Я переводила очень приблизительно, почти с листа, и, когда закончила четвертый текст, между нами на миг повисло молчание. Потом Тристан улыбнулся обезоруживающей озорной улыбкой.
– Что, если я тебе скажу, что у нас таких документов больше тысячи? Из всех эпох, со всех континентов.
– И все с одним и тем же фамильным гербом? – Я указала на нечеткий штамп.
– Это ядро собрания. Остальное мы добавили сами.
– Что ж, это поколеблет некоторые представления о реальности, про которые я даже не знала, что они у меня есть.
– Нам надо перевести их все, с тем чтобы извлечь общую суть.
Я посмотрела на него.
– Подозреваю, что в военных целях.
– Засекречено, – ответил Тристан.
– Я лучше справлюсь с задачей, если у меня будет контекст для перевода.
– Моя теневая правительственная структура собирает подобного рода документы уже много лет.
– Каким образом? – выпалила я. Меня поразило и возмутило, что хорошо финансируемая тайная военная организация соревнуется в таком вопросе с учеными. Это, безусловно, кое-что объясняло.
– Основная часть собрания, как ты заметила, получена из частной коллекции в Италии.
– ЧИП.
– Что-что?
– Чокнутый итальянский придурок, – ответила я.
– Да. Мы приобрели ее некоторое время назад. – Тристан дернул щекой и отвел взгляд. – Неправда. Мы ее украли. Пока этого не успели сделать другие. Долгая история. Так или иначе, она дала нам много наводок, благодаря которым мы сумели заполучить и другие материалы. Всеми правдами и неправдами. Теперь мы считаем, что набрали критическую массу, которая после перевода даст возможность понять, что такое «магия», как она работала и почему упоминания о ней не встречаются позже середины девятнадцатого века.
– И эта информация нужна вам для каких-то военных целей, – настаивала я.
– Мы хотим, чтобы все переводы выполнил один человек, – гнул свое Тристан, упорно не отвечая на мой вопрос. – По трем причинам. Во-первых, бюджет. Во-вторых, чем меньше глаз, тем спокойнее. В-третьих и в-главных, если один человек проработает все материалы, выше шансы уловить мелкие совпадения и закономерности.
– И почему эти совпадения и закономерности вас интересуют?
– Нынешняя гипотеза, – продолжал Тристан, по-прежнему не отвечая на вопрос прямо, – состоит в том, что магию уничтожила всемирная эпидемия вируса, поражающего только ведьм. Я в это не верю, но мне нужно больше данных, прежде чем я решусь предложить альтернативную гипотезу. Впрочем, у меня есть подозрения.
– И они засекречены?
– Засекречен сам факт, засекречены ли они.
Документов было много, но в основном короткие; часто просто обрывки. За три недели, работая в одиночестве у себя за журнальным столиком, я вчерне перевела первую партию. За это время я также написала заявление, извинилась перед студентами, что бросаю их еще до того, как мы успели познакомиться, забрала вещи из гарвардского кабинета и сумела убедить родителей, что по-прежнему работаю, не сказав толком, чем занимаюсь. Тристан поддерживал со мной связь по меньшей мере дважды в день – обычно приезжал лично, иногда звонил и разговаривал в самых обтекаемых выражениях. Мы ни разу не обменялись мейлами или эсэмэсками; все общение было только на словах. Необходимость в такой конспирации приятно щекотала нервы, хоть и немного смущала. Я понятия не имела, что Тристан делает в остальное время. (Естественно, я спросила. Его ответ можете угадать сами.)
Ничего подобного со мной в жизни не было. Казалось, мы работали вместе всегда, и в то же время между нами ощущалась наэлектризованность, какая бывает только в самом начале отношений. Ни я, ни он не стали этого развивать – хотя если мне такое не свойственно по характеру, уж Тристан-то (при всей его правильности и самодисциплине) из тех, кто на подобное склонен отзываться сразу. Так что я отнесла все это волнение в крови на счет общего дела. Интеллектуальная близость между нами была гораздо лучше всех моих прошлых романов. Если Тристан с кем-нибудь встречался, я могла не завидовать его девушке – самое классное все равно доставалось мне.
Под конец этих трех недель, когда Тристан заехал ко мне забрать последние (как я тогда наивно думала) переводы, он огляделся и нашел глазами вешалку. Некоторое время он изучал ее, затем снял с крючка мой плащ. Был уже конец сентября, погода портилась.
– Вставай, сейчас поедем в офис, – сказал Тристан. – Я угощу тебя обедом.
– Так у теневой правительственной структуры все-таки есть офис? Я думала, ее штаб-квартира в твоей машине.
– Он неподалеку от Сентрал-сквер. На Карлтон-стрит, в пятнадцати минутах ходьбы от «Апостольского кафе». Что скажешь про еду по-китайски?
– На каком диалекте?
– Ха, – без улыбки произнес он. – Лингвистический юмор. Довольно натужно, Стоукс.
Он подал мне плащ, но не отдал, когда я за ним потянулась, а мотнул головой. Давая понять, что поможет мне его надеть – обычай, куда более распространенный в Лондоне 1851-го, нежели в том времени и месте. Последовала низкопробная комедийная сценка, покуда я, стоя к Тристану спиной, силилась попасть в рукава. Псих ненормальный.
Карлтон-стрит – бедная падчерица в обширном семействе улочек и проездов возле МТИ, где гнездятся десятки биотехнологических компаний. Почти весь район превратили в стильные офисные комплексы с ландшафтными парками, мини-кампусами, архитектурными излишествами на тему двойной спирали и абстрактными стальными скульптурами. Впрочем, здание Тристановой конторы реновация пока не затронула. Оно было совершенно безликое: длинная, на весь квартал, бетонная коробка середины двадцатого века, серого цвета, неожиданно и неприятно контрастирующего с тротуаром. Несколько граффити на фасаде; вертикальные виниловые шторы на одинаковых прямоугольных окнах запылились и висели криво. Ни списка жильцов, ни табличек с логотипами – вообще никаких указаний, что внутри.