Страница 10 из 33
Тристан ухмыльнулся и сунул руку в карман.
– А позвонить еще быстрее. – Он набрал на телефоне номер с экрана. Когда пошли гудки, Тристан ухмыльнулся и подмигнул мне, словно ребенок, которому сейчас вручат приз за разгаданную загадку. Я улыбнулась в ответ.
Однако время шло, улыбка Тристана меркла. Наконец он дал отбой.
– Не берет трубку. – Он укоризненно глянул на телефон. – Даже автоответчика нет. Странно. Они сейчас у всех.
– Может, он технофоб.
– Профессор МТИ, пытавшийся запатентовать революционное изобретение?
– Его подняли на смех, – возразила я. – Он оскорбился до глубины души и стал технофобом.
– Перерыв на ланч закончен, – объявил Тристан, вставая и беря свой свитшот с эмблемой «Янкиз». – Мы отправляемся в гости.
Дом стоял в ряду зданий, выстроенных, судя по виду, в конце девятнадцатого века, но выделялся среди них, как отец-пилигрим на банкете в Белом доме. Простой, трехэтажный, с двускатной крышей, он был старше их по меньшей мере на сотню лет. Садик затмевал все соседние. Здесь было множество цветов, зелени и декоративных кустов, высаженных с той минималистической экономностью, какую мы привыкли видеть в японском ландшафтном дизайне.
Мы позвонили. Открыла пожилая женщина. Не японка, европейского вида. И даже коренная американка белого протестантского типа во всем, включая то, как она нас встретила.
– Ребекка Ист, я полагаю, – обратился к ней Тристан, протягивая руку.
– Ребекка Ист-Ода, – поправила она. На восьмом десятке, черные с проседью волосы уложены в пучок, свитер от Лоры Эшли – живое воплощение той особой породы новоанглийских конгрегационалистов, в которой холодный аристократизм сочетается с крестьянской закалкой. Такая женщина вежливо предложит вам валить в жопу, и вы отвалите, как миленькие, просто чтобы ее не огорчать.
По счастью, она не выразила свое пожелание словесно. Тристан объяснил, что мы хотим поговорить с профессором о его проекте времен МТИ. Ребекка с явной неуверенностью поджала губы.
– Это важно, – сказал Тристан.
– Фрэнк не любит говорить о работе с тех пор, как ушел на пенсию, – ответила она.
– Мы много времени не отнимем, и он будет рад нашему визиту, – возразил Тристан.
Ребекка смерила его подозрительным взглядом.
– Фрэнк сейчас отдыхает. Попробуйте заглянуть завтра.
Тристан открыл было рот, но я стиснула ему руку, вонзила ногти в запястье и заговорила:
– Прошу извинить нашу грубость, но мы были бы чрезвычайно вам признательны, если бы Ода-сэнсэй рассмотрел возможность уделить нам немного времени.
Ребекка некоторое время с осторожным интересом изучала мое лицо, затем метнула взгляд на Тристана – словно проверяя, заметил ли он, что она отвечает мне, а не ему, – и сказала:
– Я посмотрю, проснулся ли он.
Как только она ушла в дом, я повернулась к Тристану:
– Когда говоришь по-японски, с подобострастностью переборщить невозможно.
– Она не японка, – буркнул он.
– Я просто дала понять, что знакома с культурой ее мужа. – Словами не выразить, как мне было приятно, что я для разнообразия оказалась более компетентной. – А это означает, что мы будем держаться почтительно, а ей это важно, иначе она бы не отшила тебя с порога.
– Женщины все так усложняют, – с притворным отчаянием заметил Тристан.
– Если ты собираешься наезжать на меня с сексистскими штучками, то ничего не выйдет, – парировала я. – Первое, что ты про меня узнал: я женщина. Завязывай с этим делом.
– Стоукс, ты норм, – сказал он и взъерошил мне волосы, будто младшей сестренке.
Я оттолкнула его руку. Прежде чем выяснение отношений перешло в более активную стадию, на лестнице застучали деревянные башмаки – Ребекка Ист-Ода спускалась к нам.
В которой мы знакомимся с доктором Одой. И его женой
Она провела нас в дом, где чуть заметно пахло старым деревом и старой шерстью – я всегда воображала, что так пахли викторианские дома в викторианскую эпоху, пока недавно не выяснила горькую правду: на самом деле по крайней мере здесь, в Лондоне, они воняют китовым жиром, пачулями (их вплетают в женские шали, чтобы моль не съела ткань по пути из Индии), засорившейся канализацией. Теперь я убеждена, что тут все ходят в церковь ради ладана.
Но вернемся к нашей истории: Ребекка провела нас в комнату справа, где когда-то была парадная столовая, а теперь располагался кабинет ее мужа. Раздвижные окна впускали много света; книжные шкафы занимали обе дальние стены, оставляя место лишь для камина. На полках теснились кипы бумаг, журналы и скоросшиватели без какой-либо различимой на глаз системы. Доктор Фрэнк Ода, поджарый и бодрый японо-американский джентльмен с внешностью рассеянного ученого, сидел за столом, развернутым в сторону улицы. Ребекка представила нас и предложила чаю тоном, в котором явственно читалось: лучше бы мы ушли раньше, чем закипит чайник. Тристан с его полной социальной глухотой ответил: «Спасибо, да».
Профессор с улыбкой указал нам на гарвардские стулья перед его столом, поспешно убрав с одного потрепанные томики – «Анну Каренину» и «Геометрические перспективы теории калибровочной инвариантности» (под ред. д-ра Фрэнка Оды). Мы сели, и Тристан немедленно начал излагать, что мы пытаемся сделать (не упоминая, зачем это нам) и как наткнулись в интернете на его отвергнутую патентную заявку. Лицо у профессора Оды стало задумчивым.
– Чтобы не изобретать велосипед, мы решили обратиться к вам – может быть, вы расскажете нам о своем устройстве и почему оно работало или не работало.
Ода глянул на него оценивающе.
– Вы же не из ДАРПА?
– Нет, – быстро заверила я. – Это совершенно другой проект. Я – лингвист.
Последние слова должны были продемонстрировать всю меру нашей безобидности.
Ода, нахмурясь, покачал головой.
– Тогда я не понимаю цели вашего исследования.
Тристан улыбнулся своей бойскаутской улыбкой.
– Я не могу вам ничего больше сказать, пока вы не подпишете соглашение о неразглашении. Я думал, мы просто побеседуем о вашей старой работе.
Ода улыбнулся в ответ.
– Стану ли я делиться информацией с теми, кто не делится ею со мной?
Тристан прибавил лучезарность улыбки до уровня «вожатый бойскаутского отряда».
– Вы не хотите поговорить о физике с собратом-физиком во имя науки?
– Если это прикладная физика, он хотел бы знать, к чему ее собираются приложить, – произнесла Ребекка Ист-Ода из дверей кабинета.
Профессор улыбнулся ей. Очень ласково.
– Все в порядке, Ребекка. Это детишки. Они любознательны. Мне по душе любознательность. И если ты зашла спросить, то пусть будет дарджилинг.
Она кивнула и ушла; Ода вновь посмотрел на Тристана.
– Как вы, наверное, прочли в заявке, я пытался остановить коллапс волновой функции – особенно в живой нервной ткани.
– В мозге, – перевел Тристан.
– В кошачьем мозге, – добавила я.
Ода глянул на меня с видом: «Ну вот, опять началось» и втянул воздух.
Тристан метнул в меня выразительный взгляд.
– Мы прекрасно поняли, что вы не убивали котов, – продолжала я.
– Котов, которых так и так взяли из убойного приюта, – подхватил Тристан.
Словно по подсказке, черная кошка запрыгнула Оде на колени и принялась мурлыкать.
– Мне было интересно, – осторожно начала я, – почему кошки? Нельзя ставить тот же опыт на мозге червяка, например?
– Можно, – сказал Ода, – но тогда было бы сложнее оценить результат, поскольку трудно узнать, что червяк думает. В случае кота сомнений обычно не бывает.
– Ясно. А в таком случае почему не на людях?
– Из-за Хельсинкской декларации! – фыркнул Тристан.
Ода кивнул.
– Отчасти из-за этого. Но даже если бы не было юридических ограничений, меня бы остановила физическая невозможность.