Страница 6 из 22
Зато и ружьишки, прикинул Никита, обошлись дешево.
Снарядили обоз, погрузили ружья; приготовился кузнец Антуфьев в дорогу. Поклонился Акинфка батьке в пояс:
- Возьми в Москву.
Призадумался Никита, тряхнул бородой:
- Нет, погоди, сынок, не вышла пора. В другой раз. Лицо Акинфки омрачилось: до смерти хотелось ему повидать царя Петра. Бродили в молодом туляке неистраченные силы, искали выхода. И-их, заграбастал бы он всю Тулу и повернул бы все по-своему! Ждал он от царя радости. Но что поделаешь, коли батя приглушает пыл? Сдерживая буйную страсть, Акинфка смирился.
- Только ты, батюшка, - попросил сын, - поклонись царю Петру Ляксеичу от меня и замолви ему, что тесно нам. Кузница наша махонькая, добывать руду негде, уголь жечь не с чего...
Никита сдержанно похвалил сына:
- Думки у тебя умные. Что ж, замолвлю перед государем словечко. Ну, а ты, женка, что наказываешь? - повернулся он к супруге и пытливо посмотрел на нее.
Женка подняла серые глаза и, встретясь с веселым взглядом мужа, озорно отозвалась:
- Скажи, что поджидаю его в гости.
- И-их, ведьма, - присвистнул Никита и оглядел женку. "Ничего бабенка, - довольно подумал он, - на такую и царь позарится... Ну, да царю можно... Эх-ма!"
Распрощался Никита с домашними и уехал в Москву. Знал кузнец до той поры Тулу да Воронеж, а Белокаменную по наслуху представлял. Сказывали бывалые люди: "Москва - горбатая старушка", то бишь стоит город-городище на горах да на крутых холмах. И еще сказывали: "Москва стоит на болоте, ржи в ней не молотят, а больше деревенского едят"; а то еще баили: "Славна Москва калачами и колоколами", а потому просили "хлеба-соли откушать, красного звона послушать".
"Какова-то она, Москва-матушка?" - думал Никита дорогой.
Стояла зима крепкая, здоровая, по-русски сугробистая и сияющая зимним лучистым солнцем. Дорога шла накатанная, Никита мчался впереди обоза с кладью, из-под копыт коней сыпались снежные комья, запорашивало глаза, в ушах свистел ветер. Возчик покрикивал:
- Гей, гей, вороные!
Кони и без того несли птицей. Вначале навстречу бежали боры, пустопорожние места, потом засерели боярские усадьбы, деревни. На другой день кони проносились через перевеянное снегом громадное озеро, за ним маячило сельцо. По озеру бегали люди. Загляделся Никита. Бородатые и безбородые молодцы, побросав сермяги, черные азямы, работали кулаками. Шел кулачный бой. Ватаги рассеялись по озеру, бегали с места на место; уханье и гогот кружились над оснеженным полем. Бойцы наскакивали друг на друга, дарили-угащивали увесистыми кулаками. Ой, любо! У Никиты зачесались руки, он выскочил из саней, отряхнулся, скинул варежки и схватился огромной пятерней за густую бороду. От бороды пошел парок: стаял иней.
- Ух-х! - крикнул кузнец, скинул на ходу дорожный тулуп и бросился к ватажке.
На взгорьях красовались девки, топтались старики. Народ волновался:
- Гляди, гляди... Ишь черномазый крушит! Откуда что взялось?
Кузнец разминал кости, гонял застоявшуюся кровь. Под его ударами люди падали, раздавались стоны, крики, ругань.
Отряхнулся Никита, повел черным глазом, а перед ним в легком шушуне стоит стройная чернявая девка, покрытая большим платком в роспуск.
Опустил кулаки перед девкой:
- Ты кто?
- Крепостная я. Может, и слыхали, дьяка Утенкова.
- Слыхал! - сказал Никита и предложил девке: - Садись, до деревни довезу!
Какой-то парень из ватажки орлом налетел на кузнеца. Туляк остановился, скинул шапку, склонил крепкую голову.
Быть бы тут крепкому бою, но девка оттащила кузнеца, вскочила в сани. И понеслись в сельцо.
У чернобровой девки горело от мороза лицо, блестели глаза.
Она смеялась хорошим смехом.
- Ты не бойся, - сказал кузнец. - У меня сын есть. Женить хочу. Как тебя звать?
- Дунька, - отозвалась девка. - А сын-то каков?
- Сын в меня, - похвалился кузнец.
- Ежели в тебя, пойду за него. Выкупай!
- Выкуплю! - уверенно сказал Никита. - Не я буду - выкуплю! Э-ге-гей!
Кони понесли от озера. Поднимая снежную пыль, разудало гремя бубенцами, тройка влетела в сельцо. Мимо замелькали избы из крепкого, кряжистого леса, хибары, кузница. Из ворот выбежали любопытные бабы:
- Гляди, цыганище девку уволок.
- Гони к старосте! - крикнул ямщику кузнец.
Кони подкатили к просторному, приглядному дому, крытому шатром в четыре ската. Девка выпрыгнула из саней и убежала к родным, а кузнец поднялся на крыльцо, стукнул кованым железным кольцом.
Дверь распахнулась, на пороге встретила сухопарая старуха с умным лицом. Завидя хорошо одетого Никиту, она поклонилась ему:
- Милости просим, батюшка!
Кузнец вошел в избу, зорким глазом обшарил горницу, перекрестился на красный угол и уселся к столу.
- Ну, хозяйка, корми гостя. Изголодался в пути. Да не скупись, в обиде не будешь!
Вскоре на сковороде шипела румяная свинина. От приятных запахов во рту у кузнеца скопилась обильная слюна. В глиняной темной миске поблескивали промасленные блины, рядом - горячий горшок с топленым молоком. Вокруг стола по скамейке и подоконникам ходил черный кот, отфыркивался от аппетитных запахов, умильно поглядывал то на поблескивающее молоко, то на кузнеца и мурлыкал нежно, вкрадчиво.
- А ты не вертись, страхолютик! Брысь, - прикрикнула бабка на кота и ударила его ложкой.
Кот обиженно фыркнул и нырнул под лавку.
Кузнец неторопливо ел.
За окошком на улице ходили мужики в рваных армячишках, в стоптанных лаптях; всклокоченные, отощавшие крепостные боязливо поглядывали на оконце.
"Ишь как запуганы старостой", - подумал кузнец.
Стоял февраль; до вешнего разводья оставались считанные дни. "Не успеть в Москву-матушку да обратно в Тулу до всполья - пиши пропало!" беспокоился Никита.
В избу ввалился краснорожий мужик, староста.
- Продай девку! - попросил кузнец.
Староста бирюком поглядел на проезжего. Подумал: "Ишь выискался купец-молодец!"
- Дорога девка, не купишь, - отозвался он сумрачно.
- Куплю. Сколько хошь?
- Десять рублей.
Кузнец почесал за ухом:
- Дорого! Это ж баба, а не конь. Ух ты! Ну, куда ни шло, будь по-твоему!