Страница 68 из 93
Глава тридцать шестая: Кай
Теперь я знаю, что домой нас тянет не место, а люди, которые там остались. Что «дом» - это не точка на глобусе и не шпилька на карте, а человек, к которому нужно вернуться даже полуживым, даже для того, чтобы увидеть его в последний раз и сказать то, что всегда откладывал на потом.
Я знаю это, потому что мы с Даниэлой час назад сошли с самолета и сейчас стоим возле подъезда ее квартиры, обнявшись так, будто вот-вот наступит конец света. Я не хочу ее отпускать, потому что это, блядь, какая-то полная вонючая хрень, но Принцесса говорит, что прятаться от Олега у меня – смешно и по-детски, и она должна с ним поговорить. На нейтральной территории.
Она говорит, что все будет хорошо, но мы прекрасно знаем, что даже в сказках есть место Большой Жопе, а мы на нее прямо нарываемся все последнее время. Но Даниэла стоит на своем и, чмокнув меня в щеку, отправляет домой. Мы договариваемся встретиться вечером: я поеду домой, переоденусь, оставлю вещи, смотаюсь на работу, а вечером – к ней. Такой план. И мы будем ему следовать.
А дома меня ждет «сюрприз» - Ляля.
Какого хера, я же забрал у нее ключи?
Внутренний голос подсказывает, что она запросто могла сделать дубликат, тем более, что я посылал ее и не раз, но сейчас это не первостепенная проблема, потому что она сидит на полу в прихожей, курит, стряхивая пепел прямо на ковер, и улыбается как сраный джокер из фильма про Бэтмена.
— Какого хуя ты здесь делаешь? – Я бросаю сумку, морально созревший просто схватить ее за шиворот и отвезти к Никольскому.
Ляля кривится и протягивает руки, как будто просится на руки, но я игнорирую ее клоунаду: рывком ставлю на ноги и забираю сигарету. Она шипит, матерится, пытается сбросить мои руки, но это бесполезно. Тащу ее в ванну, до упора подымаю рычаг холодной воды, даю ей стечь, пока Ляля обзывает меня мудаком, и умываю, пока она не перестает брыкаться. Да, это неприятно и больно, потому что ледяная вода наверняка студит кожу, но так я, по крайней мере, буду знать, что у папочкиной дочки прояснилось в голове и она выслушает и поймет все, что я скажу.
— Хватит, придурок! – Ляля машет руками и со всего размаху скребет меня ногтями по лицу.
Я шиплю, но не разжимаю хватку у нее на затылке. Волоку в прихожую и прижимаю к стене. Она снова безумно смеется и тут же со слезами начинает лезть с поцелуями.
— Я с тобой развожусь, ты поняла?! – ору, чтобы до нее, наконец, дошло.
— Ты трахаешься с ней?! – орет в ответ Ляля.
— Да, блядь! Я люблю ее!
Она замирает, как бешеная кошка, которую со всего размаху приложили о стену. Смотрит на меня осоловелыми глазами, и что-то в них отключается, как будто у Ляли в мозгах закончилось топливо, и мотор работает по инерции, на холостых.
— Я тебя ненавижу, Кай, - говорит, стуча зубами, словно сумасшедшая. И жмется, как будто хочет раздавить меня своей ненавистью. – Я тебя ненавижу. Я вас обоих ненавижу. Я вас…
И меня глушит звуком выстрела.
Я знаю, что она стреляла в меня. Ощущение такое, будто к боку подставили электродрель и одним нажатием просто просверлили во мне дыру. Я пячусь назад, уже на автомате, до боли в запястье прижимаю ладонь к ране.
Кровь проступает между пальцами, и болит так, словно в рану вкручивают раскаленный болт.
Ляля пятится, перехватывает пистолет второй рукой и поднимает его на уровень моей груди. Паника на ее лице сменяется безумной улыбкой, и она облизывает зубы, словно акула в предвкушении добычи, которую вот-вот насадит на вертел.
— Тебе больно, Кай? – спрашивает, на миг убирая руку, чтобы вытереть выступившую на губах слюну.
Почему-то так сильно похожа на бешенную собаку, что я просто улыбаюсь. Нет, я тупо начинаю хохотать, насколько это вообще возможно с дыркой в боку. Я был на войне и видел много всяких херовых ран, и знаю, что если бы она попала в жизненно важный орган, я бы не был таким бодрячком. Хотя, конечно, я запросто могу подохнуть, просто истекая кровью, поэтому, превозмогая боль, сжимаю два пальца и придавливаю рану, словно пробкой.
Я бы хотел просто свернуть ей шею.
Это мерзкое чувство, которое до сих пор иногда будоражит меня в послевоенных кошмарах. Но тогда мне хотелось убивать тех, кто убивал моих товарищей, а сейчас я вижу просто перекошенную собственной злобой суку. Ни жалости, ни попыток понять ее мотивы. Это все – херня, которой нет места ни в моей голове, ни, тем более, в моем сердце. Я жестокая тварь, быть может, но сегодня отсюда живым выйду либо я, либо она. Потому что у Ляли взгляд двинутой истерички, которая не видит разницы между любовью и принуждением к любви.
— Тебе больно?! – орет она, и пистолет «танцует» в ее побелевших пальцах.
— Нет, - отвечаю я, но во рту противный металлический вкус, а перед глазами уже появились черные мошки, и жжет от них так, будто лазером по сетчатке.
Ляля щурится и перестает смеяться. Тычет в меня стволом и пытается что-то сказать, но мысли явно от нее разбегаются. Она пришла сюда… зачем? Убить меня? Даже ее куриными мозгами можно догадаться, куда нужно стрелять, чтобы наверняка.
— Думаешь, мне страшно? – Я слизываю с губ слава ненависти. – Думаешь, если будешь угрожать мне стволом, я сразу раздумаю с тобой разводиться? Да пошла ты в жопу, Ляля.
Она кривит рот, плачет и смеется одновременно, совершенно точно – полностью неадекватная. И то, как она поглядывает в сторону двери, мне совершенно не нравится. Что если расправы со мной ей окажется мало, и она поедет к Даниэле? Образ моей Принцессы под прицелом Ляля на хер вышибает из меня даже самые жалкие проблески сожаления и попыток если не понять, то хотя бы найти объяснение поступкам этой доведенной до безумия вседозволенностью суки. Чтобы взять в руки пистолет, нужно переступить грань, чтобы взять его и прицелиться в человека – нужно выковырять из себя все сомнения. А чтоб выстрелить и смотреть, как кто-то истекает кровью, ничего уже не нужно. Поэтому я и смотрю на Лялю как на «ничто».
— Я тебя ненавижу! – орет эта ненормальная - и я успеваю выхватить взглядом движение ее пальца на спусковом крючке.
И только это меня спасает, потому что она все-таки стреляет, но я подбиваю ее руки кулаком. Выстрел приходится мне в плечо и отбрасывает на стену, словно тряпку. Ударяюсь затылком о бетон, в башке на миг гаснет свет, а уши закладывает от грохота.
Я чертов сраный везунчик, потому что и эта пуля проходит навылет. Но теперь во мне две кровоточащих дырки, а это значит, что подохнуть я могу уже гораздо быстрее. Но я должен задержать эту тварь, иначе она может захотеть крови моей Принцессы.
— Кай! – орет Ляля, когда я сползаю по стене.
Слепо ставлю ладонь, чтобы опереться на нее, а потом почти с удивлением смотрю на алый отпечаток. Когда с меня успело столько натечь?
Пистолет выпадает из рук Ляли, и она уже возле меня, лезет ко мне со своими слюнями, от которых, если б я только мог, уже бы утерся. Боженька, знаешь, ты редкий сукин сын, потому что мучить умирающего ядом – это ни хрена не смешно.
— Кай, прости, прости… - Ляля шарит по мне руками и - блядь! – просто прижимается, словно к плюшевому медведю. – Я люблю тебя.
— Пошла ты… - еле шевелю стылыми губами. Холод растекается вверх по ногам, подбирается к коленям.
Кто-то звонит в дверь. Слышу стук и несколько взволнованных голосов. Хочу закричать, чтобы вызвали «скорую», но язык уже не слушает. И единственное облегчение в этом всем – я перестаю чувствовать Лялю. Только ускользающим в пустоту сознанием еще способен различать ее признания в любви, которые она говорит умиротворенно, словно мы с ней повздорившие из-за пустяка подростки, и вся ссора сошла на нет после пары матерных фраз.