Дом пополам

Каждый день Антона сопровождали лишь стены комнаты, утка, обирание губкой, кормление. Полное и черное отчаяние, перемещающееся с надеждой в то, что это всего лишь дурной и страшный сон, после которого проснешься и снова все будет как раньше.

Надежда, сравнение себя с людьми, которым гораздо тяжелее, поиски ответа на вопрос, почему это все происходит и постоянное, загоняемое вглубь души чувство вины перед Алисой – что она проводит все, полностью все свое время рядом с ним.

Занимался он с упорством осла, депрессия - не депрессия, а упражнения 3 раза в день шли своим чередом. Лежание не проходило бесследно — из-за постоянного нахождения на спине там началось предпролежневое состояние, мучили сильные боли в ноге, кожа лица покрывалась угревой сыпью, и если бы сиделка или Лиза не заставляли бриться, или не брили сами тщедушную бороденку, в зеркале Антон отражался бы настоящим худеющим зеленоватым чудовищем.

Чувство вины перед Алисой нашло свой выход – он находил какое-то злостное удовольствие в мелких унижениях девушки, когда замечал, что у нее что-то не выходило. Несмотря на то, что та демонстрировала какое-то невероятное милосердие, мягко улыбалась на его шипение, легко отражала нападки или просто не обращала внимания. Она ставила ему фильмы на ноутбуке, несла книги и ставила музыку, иногда читала вслух, а иногда они все-таки спокойно разговаривали, и Алиса сама вела разговор, стараясь вести его мысли туда, где было радостно и комфортно.

Сиделка удивлялась такой жертвенности со стороны девушки, но объяснила это тем, что у той нет друзей и пока нет учебы, поскольку та училась на заочном отделении. Она часто и подолгу беседовала с Алисой за чашкой чая, объясняя, что болезнь редко кого красит, и часто в болезнях обостряются не самые лучшие стороны характера. Здесь дело как и в самой болезни, откладывающей отпечаток на личность больного, так и дело в самом болеющем, вернее в том, сможет ли он принять свою болезнь, смирится с ней и с теми ограничениями, которые она на него накладывает. Антон при всей своей уверенности в себе, в своих силах, своей непоколебимой мужественности, не мог вести себя иначе.

- Существуют стадии принятия болезни, и очень часто болеющий человек может «застрять», на стадии протеста или депрессии, и тогда, естественно, поведение больного человека будет определяться его восприятием своего состояния. Однако, в случае если больной находит в себе силы и мужество принять свою болезнь, то его характер и поведение могут меняться в лучшую сторону. Тому много свидетельств, многие начинают пересматривать свои отношения с близкими, учиться строить отношения по новому, с любовью и вниманием к своим близким, учиться преодолевать свой эгоизм и страх, - рассказывала она, и Алиса начинала чувствовать Антона тоньше, на каком-то более высоком уровне.

В разговорах по телефону с мамой Алиса тоже стала больше открываться. Ей нужно было кому-то выговориться, но она не могла, а потому просто выводила тему, в которой хотела бы разобраться.

- Милосердными мы не рождаемся, мы становимся таковыми под влиянием воспитания или тягостей жизни. Любить и быть любимыми – вот ведущая потребность человека. Согласна, быть любимыми, получать любовь ничего не отдавая взамен – сейчас становится лейтмотивом жизни огромного количества людей. И как ни странно, насыщения и удовлетворения жизнью можно достичь лишь только научившись отдавать, любить, заботиться, милосердствовать. Вот и получается, что забота о болящем, в меру сил, очень даже способствует тому, чтобы обрести смысл бытия, а не просто доживать свою жизнь бездарно и пусто, тратя ее на погоню за миражом «глянцевой и рекламной» жизни, - сказала однажды мама, и Алиса понимала ее, верила, и что-то в ней самой оттаивало, менялось, лопались какие-то перетянутые струны, за которыми таился ее личный, широкий, волнующийся, бескрайний мир.

Но это не мешало ей обижаться, психовать, а иногда и ругаться с Антоном. Пользуясь тем, что он не мог уйти и хлопнуть дверью, она зачитывала ему распорядок дня с утра издалека, а выслушав или поток несогласия, высказанного на «великом и могучем», или выдержав злой и совершенно черный, смурной взгляд, улыбалась и подстегивала его наигранным весельем: мол, не трусь, Антоша, осталось всего ничего. А после звала на помощь охрану, чтобы перевернуть тяжелого мужчину для процедур, или справлялась сама, когда чувствовала, что тому чужое внимание режет нервы.

За это время многое изменилось, Антона подготовили к вертикальной жизни, которой он безумно ждал, были сняты некоторые ограничения в виде гипса, питания, и эти перемены влияли и на его характер. Чернота чуть сошла с лица, и он начал иногда даже улыбаться на особенно язвительные замечания Алисы по поводу его хронической ненависти ко всему живому и неживому вокруг.

Сегодня вечером его ожидал разговор с отцом, бесконечно откладываемый новыми женщинами их небольшой семьи.

Сначала Антон злился, что Алиса все взяла в свои руки, скрыла от него столько информации - и про покушение на отца, на возможно подстроенную автокатастрофу, на то, что самолично оградила его от мира, в котором столько всего происходило, а он не мог ни на что влиять. Даже злобная ругань с охраной за приказ доставить ему мобильный телефон ничего не давала. Те лишь пожимали плечами и ссылались на указание работодателя.

Сейчас его злость перешла в какую-то спокойную ненависть на покорную девушку. До или после посещения сиделки Алиса разминала ему ступни ног, кормила по меню, составленным вместе с физиотерапевтом, читала новости, пересказывала ежедневные разговоры с матерью, или, устав от его насупленного молчания, включала классическую музыку. Одно оставалось постоянным: Алиса не оставляла его одного, став необходимым приложением к его тюрьме.

Закончив упражнения на брусьях, Антон демонстративно отвернулся от заискивающе улыбающейся Алисы к охраннику.

- Ну, долго мне еще здесь висеть?

Привыкший к мрачному настроению пациента, мужчина помог тому спуститься и мягко усадил в кресло: по распорядку дня сейчас было время полдника.

Алиса из кухни принесла кофе и свежие булочки. Но ни предвкушение напитка, ни прежде вызывавший обильное слюноотделение аромат корицы снова не вызвал аппетита в Антоне.

Почесав покрывшийся небольшой щетиной подбородок, он отвернулся от столика.

Алиса приподняла чашку, протянув Антону. Тот только смерил ее полным превосходства взглядом.

- Не буду.

- Я могу принести водички. И яблоко, если хочешь.

От ее тихих слов Антону стало еще хуже, ощутив подступающую тошноту, вызванную, скорее, внутренней злостью, он выхватил у нее из рук чашку с горячим кофе и бросил ее на пол.

Чашка разбилась прямо у босых ног Антона, и коричневая вода потекла прямо к его пальцам.

Алиса вскочила и начала вытирать жидкость полотенцем.

- Ты что, дура? Я ничего, ничего от тебя не хочу! Убирайся к черту отсюда!

От крика, после которого наступила оглушающая тишина, они оглохли оба.

Все вокруг звенело, перед глазами выпрямившейся навытяжку Алисой поплыли круги. Такого она не ожидала. Демонстративное игнорирование, плохое настроение еще можно было как-то понять, но такая неприкрытая злоба, такое пренебрежение к человеку враз опустошили ее.