Колыбель для Ангела

– Да, или опиумом для народа, говоря словами Ленина, ну и Остапа Бендера тоже, – улыбнулся Савельев. – Но коммунизм в идеале – это ведь своеобразная модель земного рая. Может быть, эта модель и была бы реализована, если бы ее воплощали в жизнь другие люди и не содержала она в процессе своего воплощения те же звериные методы. Невозможно построить всеобщее благо на чьем-то горе – слезы обиженных разъедают его фундамент.

– А как же крестоносцы? Они на своих мечах несли по миру веру во Христа. Как ты оцениваешь их методы достижения цели?

– Ну и где они теперь, эти крестоносцы? Крестоносцы – обычные завоеватели, которые под лозунгами распространения веры во Христа, стремились к захвату материальных благ, при этом повсеместно нарушая каноны веры. Поэтому в конечном итоге и потерпели крах. Где бы они ни пытались попутно насадить свою веру, она нигде толком не прижилась. Наивно полагать, что можно насильно заставить человека искренне уверовать во что-то. Можно его уговорить, обмануть, подкупить или хотя бы посулить ему что-то, но искренне верить в насаждаемую веру он не будет. Он будет ждать, надеяться, верить, но, не дождавшись обещанного, отвернется. Ведь кто фактически распространил веру во Христа на Руси? Два тихих брата-проповедника – Кирилл и Мефодий. Они принесли из Византии свою веру, перевели на старославянский язык Библию, ратовали за развитие письменности, образования, положив начало глобальному искоренению всего истинно старославянского, как ныне принято называть, языческого, наследия. Они-то доподлинно знали, что любая религия насаждается постепенно, ее осознание нужно культивировать, а не вдалбливать дубиной.

Азаров, положив ладони рук под голову, задумчиво откинулся в кресле. В очередной раз, слушая Савельева, он удивлялся его перемене после поездки в Тибет. Конечно, каждый человек в течение своей жизни корректирует свои взгляды, убеждения, с учетом прожитых лет и приобретенного опыта, порой значительно. Но не столь же кардинально!

Они вместе с Сергеем воспитывались с детства в духе коммунистической морали, атеизма, социалистической справедливости и законности. Безусловно, в последнее время все эти ценности, так долго и упорно насаждаемые, оказались практически полностью уничтожены.

Хотя, подумалось ему, что, глядя на нынешних «набожных» политиков, еще совсем недавно бывших ярыми атеистами, удивляться, собственно говоря, нечему, поскольку непроизвольно вспоминаются Серегины слова о маскирующихся животных.

Осмысливая их с Савельевым разговор, Азарова вдруг осенила мысль:

«Фактически коммунистическая идеология – та же религия, только роль Бога в ней исполняла партия. Но партия обещала дать человеку все, кроме вечной жизни, потому что, в отличие от Бога, не являлась ее творцом и уверяла, что Бога нет и вечной жизни, соответственно, быть не может. Она поставила цель построить рай, в котором не будет вечной жизни для каждого строителя. А это значит, что нынешние его строители до его воплощения в реальность просто не доживут.

И потерпела крах. Человек не станет создавать рай, в котором лично ему нет места. Поэтому, делая вид, что строит этот самый рай, попутно он будет хватать все, что видит и до чего может дотянуться, стараясь опередить остальных, не обращая внимания ни на какие заповеди и законы. Значит основной стимул для человека в любой религии – его личная вечная жизнь. Мощный стимул, но не все в него верят».

– Я тебя уже совсем достал своей проповедью, – заметив отрешенный вид Азарова, Савельев улыбнулся, отпил сок и тоже откинулся в кресле.

– Как раз напротив, – возразил Азаров, – дал мне обильную пищу для размышлений и, скажу тебе откровенно, весьма полезную.

– Это хорошо. Значит, я не зря старался.

Азаров слегка замялся, но, преодолев сомнения, заговорил:

– Сергей, я тебя никогда не спрашивал, а сам ты особо не стремился рассказывать, но все же. Что такого произошло в Тибете, что, вернувшись оттуда, ты круто изменил не только мировоззрение, но и свою жизнь? Не знай я тебя с детства, решил бы, что ты свихнулся. Но я-то знаю, что это не так и здравомыслие всегда скрывалось за твоими, даже самыми, кажущимися другим несуразными, поступками. Я ведь всегда знал, что ты прав и доведешь любое начатое дело до логического конца.

Савельев нахмурился и Азаров уже было пожалел, что затронул эту тему, посчитав, что она Савельеву неприятна. Однако Савельев внимательно посмотрел на него и уверенно произнес:

– Хорошо, что ты сам завел этот разговор. Я давно собирался тебе рассказать, еще тогда, как только вернулся. Но решил, что ты меня не поймешь и воспримешь мой рассказ как бред, порожденный прежними юношескими фантазиями. Думаю, что пора. Что ж, слушай, а там уж сам решай, как это воспринимать.

Глава 4

Савельев откинулся в кресле, провел ладонью по высокому лбу, короткому ежику волос на голове, словно приводя в порядок свои мысли. Его задумчивый взгляд скользнул по верхушкам деревьев, словно над ними парили видимые только ему картины из его воспоминаний, а голос его начал воспроизводить их:

– То, что я поехал в эту экспедицию, если ты помнишь, было, что ни на есть, совершеннейшей случайностью. Ты, конечно, знаешь, что я давно мечтал побывать в Тибете. Это была моя идея-фикс, поскольку ни мои возможности, ни жизненные обстоятельства этому никак не способствовали. Это сейчас я только удивляться могу, почему, имея мечту, человек не может ее воплотить в реальность. Тем не менее, это произошло спонтанно и что самое поразительное – без малейших усилий с моей стороны. Уже тогда я и начал впервые постигать смысл общепринятого понятия – судьба.

Года за три до того оперировался у меня по поводу перитонита доктор исторических наук из нашего университета – профессор Проханов. Человек широкой души и большого сердца, я бы сказал. Пролежал у меня в отделении больше месяца. За это время мы с ним хорошо познакомились и подружились. Тогда я ему тоже в очередной беседе во время ночного дежурства рассказал о своей мечте. Когда он выписался, мы периодически созванивались, а потом он надолго пропал. Как оказалось, уехал в один из НИИ, в Москву. Так вот, в один прекрасный момент он звонит мне домой и запросто эдак говорит: «Не передумал ли ты съездить в Тибет?» Так он меня огорошил, что я на пару секунд лишился дара речи. Оправившись от шока, говорю ему, что не передумал. Он и продолжил: «Мы готовим этнографическую экспедицию в Тибет. Район сложный, там всякое случается. В такой экспедиции обязательно должен быть хороший, опытный врач. Среди моих знакомых из молодых и крепких медиков лучше тебя кандидатуры нет. Я, между прочим, заблаговременно своему руководству тебя предложил.– И лукаво добавил.– Вот только решил уточнить, не развеялась ли твоя мечта?». Можешь себе представить, что сотворилось у меня в душе, а что творилось в голове, вообще описанию не подлежит. Я ему ответил, что я, конечно, согласен, но как быть с моим руководством? Кто же меня вот так запросто отпустит? Однако он заверил, что это уже дело техники и эти заботы он берет на себя. К моему удивлению вопрос был решен практически молниеносно. Главврач тогда меня вызвал и долго сокрушался, что на целый год больница лишается такого хорошего хирурга. Давил на психику, надеялся уговорить меня отказаться. Знал бы он тогда, что не на год я ухожу, а, как оказалось, навсегда. Но тогда я и сам об этом не знал. Не знал я тогда, что моя мечта заведет меня куда дальше, чем я себе мог даже представить.

***

Весь путь до Тибета не имел для меня большого значения, хотя и эта часть путешествия принесла немало впечатлений, особенно для меня, человека оседлого и зашоренного обыденностью жизни. Но все эти воспоминания сложились в бесконечную череду перелетов, переездов, проводов и встреч. Хотя среди всей этой суеты, по прибытии в Пекин, и весь дальнейший путь по Китаю, я постоянно находился в состоянии ожидания невозможного. Это состояние было столь навязчивым и неотступным, что казалась мне внезапно свалившимся на меня безумием.