Марья-искусница

– А что с ним? – осторожно спросила девушка.

– Толком никто не знает. Бабы болтают, что сердце у него слабое, никудышное совсем. Он ведь здесь с первых дней войны живет. Приезжали из военкомата, из сельсовета приходили, документы проверяли, да так и оставили парня в покое, – Маша, внимательно слушавшая Валентину, собрала узелок и теперь стояла у двери.

– Неси, неси, – женщина кивнула. – Хороший он парень, да счастья ему нет, – она уселась на лавку и замолчала, скорбно поджав губы. – Как и всем нам, – добавила Валентина и тяжело вздохнула. Затем женщина снова улеглась на кровать и, закрыв глаза, виновато пробормотала:

– Марьюшка, доченька. Ты уж похозяйничай сегодня сама, а то мне что-то неможется.

Маша накрыла ее одеялом и вынесла узелок с обедом терпеливо поджидавшему ее Матвею. Тот сконфуженно поблагодарил девушку взглядом и, словно отсалютовав, звонко щелкнул кнутом.

– Научился? – Маша невольно улыбнулась, вспомнив их первую встречу.

– А то! – откликнулся Матвей. – Так я пошел? – и, не дожидаясь ответа, парень побежал догонять далеко ушедшее стадо.

До обеда Маша бесцельно прослонялась по двору, всячески отгоняя от себя угнетавшие её мысли о Васятке. А потом… Ближе к вечеру ноги сами понесли её к кузне. Подойдя к до боли знакомому приземистому строению, девушка остановилась и прислушалась. Тишина. Не слышно хрипловатого, с посвистом воздыхания горничных, местами прохудившихся от длительного употребления, мехов. Из трубы не вьется струйка сизоватого дымка, но главное, не раздаются звонкие и равномерные удары кузнечного молота и не слышен заразительный Васяткин смех! Складывалось впечатление, что кузница осиротела. С непонятным замиранием сердца, осторожно, Маша протиснулась в распахнутую дверь и замерла.

Никанорыч сиротливо сидел у остывшего горна и смотрел куда-то в сторону, не обратив на вошедшую девушку никакого внимания. Маша перевела взгляд туда, куда смотрел старый кузнец. Возле массивной наковальни, валялась небрежно брошенная впопыха, Васяткина кувалда с до блеска отполированной ладоням рукояткой.

– Может, я попробую? – неожиданно даже для себя, спросила девушка.

Старик крякнул, неспешно поднялся и, подбросив в горн угля, принялся размеренно качать рукоятку мехов. Задремавшее в толще седого пепла синеватое пламя сразу занялось, а когда послышался ровный, успокаивающий гул, сунул в пламя заготовку. Затем он аккуратно убрал в железный ящик кувалду внука и достал оттуда же молот полегче.

– Попробуй, – невнятно буркнул он и неловко сунул инструмент девушке. – Девка ты здоровая, может, что и получится, – немного подумав, старик протянул зардевшейся Маше толстые брезентовые рукавицы.

Поворошив раскаленную докрасна железяку в огне, он подхватил её длинными щипцами, плюхнул на наковальню и уверенно, дважды, стукнул по ней своим молоточком. Тюк-тюк! И, хитровато улыбнувшись в прокуренную бороду, посмотрел на девушку. Маша решительно натянула неудобные рукавицы и, закусив губу, неумело взмахнула показавшимся ей не особенно тяжелым молотом. Бу-бух! Искры испуганно брызнули во все стороны, а кувалда самопроизвольно вырвалась из ее рук и с насмешливым дребезжаньем отлетела в сторону. Старик досадливо покачал головой и, сунув заготовку обратно в пламя, вновь взялся за рукоятку мехов.

– Не спеши, – добродушно проворчал он. – Билом махать – это тоже наука.

Марья скинула мешавшие ей крайне неуклюжие рукавицы и, придав своему по сути еще детскому личику зверское выражение, со всего маху опустила кувалду на малиновую заготовку. Бух! Недоуменно крякнула железка и легко поддалась довольно незначительному удару. Еще! Еще! Лицо девушки раскраснелось, и она, в полной мере ощутив свою власть над непокорным железом, била, била и била. И с каждым разом все точнее и увереннее.

– Давай! – рычал вспотевший кузнец. – Колоти их, девка! – Никанорыч с трудом поспевал за вошедшей в самозабвенный раж девушкой.

А потом наступила тишина. Звонкая, непривычная. Маша полулежала в углу, на куче металлолома и, не ощущая впивающихся в спину железяк, блаженно улыбалась.

«Я смогла! – расслабленно думала она, чувствуя, как ноют с непривычки кисти натруженных рук и горят ладони с содранными до крови мозолями.

– Замотала ты меня совсем, девка, и сама ухайдокалась! – устало выговаривал ей старик, запирая инструмент в небольшой пристройке. – Посмотрим, что с тобой завтрева будет!

Маша, невнимательно слушая его монотонное ворчание, незаметно провалилась в глубокий и крепкий сон. Никанорыч понимающе покосился на сладко уснувшую девушку, накрыл ее своим старым ватником и вышел почему-то на цыпочках.

– Вставай, девка, царствие небесное проспишь, – сквозь тяжелую полудрему расслышала девушка и с трудом открыла глаза. Рядом стоял Никанорыч и насмешливо смотрел на нее. Маша растерянно вскочила, но тут же охнула и согнулась, страдальчески сморщив лицо.

– Спина, – сдавленно простонала она, схватившись за поясницу. Ей показалось, что она переламывается пополам, а кости выворачивало так, что на глазах наворачивались непроизвольные слезы. Вдобавок давала знать о себе ночь, проведенная на крайне неудобном ложе. Невыспавшаяся, с опухшим лицом, девушка с трудом подняла голову и виновато посмотрела на старого кузнеца.

– Я сейчас, Никанорыч, сейчас, – она попыталась распрямиться и невольно вскрикнула от боли, молнией пронизавшей ее тело.

– Погодь, внучка, погодь, – неожиданно засуетился угрюмый и чрезвычайно неразговорчивый старик и, бережно придерживая девушку, помог ей добраться до лавочки. – Посиди, переведи дух.

С состраданием поглядывая на понурившуюся Машу, Никанорыч вытащил из-за пазухи чистую тряпицу и пузырек с темной мазью.

– Деготь! – важно провозгласил он, бережно откупоривая пузырек. – Наипервейшее лекарство ото всех хворей. Мы им цельных две войны от всех болезней лечились, – успокаивающе бормотал он, аккуратно смазывая воспаленные ладони девушки и ловко перебинтовывая их разорванной простыней.

– Сегодня работать не будем! Вчерась наработались, – усмехнулся кузнец. Пойдем, провожу тебя до дома, пущай с тобой Валька, сноха, занимается. А я тута наведу небольшой марафет. Давай, опирайся на меня, – Никанорыч пригнулся, подставляя Маше могучую шею. – Не боись, внучка, не переломишь.

Долгих три дня, пока девушка лежала в постели, Валентина ухаживала за ней, как за малым ребенком. Поила всевозможными отварами, мазала до омерзения вонючими, только ей, да еще Никанорычу, известными мазями. Несмотря на мольбы и протесты девушки, приносила ей в постель еду, помогала ходить в туалет и часами сидела с Машей, занимая ее разговорами и читая единственное письмо, пришедшее от Васятки на третий день из Горького, с мобилизационного пункта. В закуток девушки частенько заглядывал старик, кивком головы справлялся о здоровье девушки и, получив от снохи отрицательный ответ, бесшумно уходил, досадливо покрякивая.

– Прибавила я вам забот, – корила себя Маша, придя в себя лишь к исходу третьего дня и виновато поглядывая на Валентину.

– А потому как не бабское это дело, молотом махать! – раздался язвительный голос, и в прорезь ситцевой занавески просунулась голова Семена.

– Сейчас все заботы на бабские плечи улеглись! – сердито оборвала сына Валентина. – Шел бы да сам махал молотом, коли такой жалостливый. Али делов у тебя нету? Грибов в лесу навалом, ягод, шел бы, собирал. А ты все возле баб крутишься, – в сердцах выругалась она. Сенька скорчил недовольную физиономию и выскочил на улицу.

С помощью Валентины, Маша поднялась с постели и осторожно попыталась распрямить спину. Поясницу слегка покалывало, а той, пронизывающей боли уже не было. Содранные ладони поджили и покрылись коричневатой, зудящей корочкой.

– Заживает, – широко улыбнулась Валентина, заметив невольное движение девушки. – Еще пару дней отдохнешь и будешь, как новенькая. Вчера председатель колхозу нашенского приходил, говорит, с Мордвы лошадей везут, на перековку. Ох! – судорожно вздохнула женщина. – Когда уже эта война проклятущая закончится. Ты, давай, полежи еще сегодня, а завтра уже пойдешь в кузницу. Никанорыч тебя заждался, – вполголоса добавила она, улыбаясь своим мыслям.