Мэрилин

Чуть позже к нам присоединилась Мила. Что нужно было исправить ей? Она говорила, что с тех пор как встретила Христа, ни в чем не нуждается, даже в балете. И действительно, дождалась своих тридцати, как обещала маме, и на следующий же день уволилась из Большого. Вот и спрашивается: что нужно было исправить ей? Или о себе она вообще не помышляла…

Можешь не верить, но я подумал, что если двое студентов Горного института и балерина будут днем и ночью делать из бумаги журавликов, возможно, мир тоже включится в эту игру, и тогда, если мы доберем до тысячи, что-нибудь произойдет – например, закроются все психушки в Союзе. Только делать надо непременно с молитвой, сказала Мила. Она принесла Евангелие, помню, без переплета, со старой орфографией. Я открыл и прочел: Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу.

Бумаги не хватало, но в ход шла упаковка, газеты, старые учебники. Все равно мы сделали только четыреста двадцать шесть, поэтому Таня вернулась, но на время, и Вальку через месяц выпустили тоже на время, а Юрина бабушка жила еще год и за час до смерти вдруг узнала Юру, из всех родственников – его одного.

Что мы сделали с журавликами? Мила сказала, что их ни в коем случае нельзя сжигать. Мы с Юрой закопали их ночью в саду имени Баумана.

Вот ты просыпаешься и видишь меня сидящего на подоконнике, и сразу уводишь взгляд, и с вымученной улыбкой отказываешься от кофе и от чая. Щуплая, бледная, прямая, ты сама бумажный журавлик, и мне жаль, что я не сохранил одного из четырехсот двадцати шести, чтобы он ждал меня на окне, пока я в экспедиции.

Я вспоминаю про Ольгу, очень хочется позвонить, и я уже как-то нетерпеливо провожаю тебя до двери. Подаю тебе пальто, ты не глядя промахиваешься мимо рукавов, пока, наконец, я не беру твой локоть и не завожу руку в рукав.

Я набираю Ольге, но меня тянет посмотреть в «глазок», потому что я не слышал шагов по лестнице. Ты стоишь на лестничной площадке, плечами и пучком к 51-й квартире. Я жду, я знаю, что ты уйдешь: ни к чему тебе там стоять. И ты уходишь, когда я вдруг осознаю, что Ольга давно говорит мне что-то, говорит, говорит и вот-вот заплачет.

А того журавлика, единственного из четырехсот двадцати шести, я, вероятно, замел бы с хламом после очередного возвращения.

Ольга зачем-то плачет. Я смотрю в окно: ты стоишь у подъезда, на скамейке лежит Паша, и дворники-киргизы сгребли огромную копну листьев.

Мэрилин

Она только успела подумать, что он смотрит так, будто хочет что-то сказать, как человек в замусоленном длинном черном пальто шагнул к ней, заставив ее попятиться и толкнуть кого-то, выкатывавшего из супермаркета тележку.

«Простите, ради Бога… Я два дня ничего не ел…»

Он был высокий, жилистый, побуревший до багровости (но не вспухлый лицом: наоборот, кожа гладко обтягивала скулы), с глубоко сидящими, маленькими ярко-голубыми глазами, волосами, примятыми назад; широкий лоб лоснился так же, как засаленные отвороты пальто. Он не надвигался, как обычно те, кто просит, и глядел вбок, но Валя чувствовала нажим по касательной.

От него самого не пахло – только от пальто, сухо, заскорузлой грязью.

«Давайте сделаем вот как, – сказала Валя, – Мы с вами сейчас зайдем в магазин. Я дам вам свой кошелек и буду ждать в предбаннике. Вы купите, что захотите, но только в пределах тысячи рублей, иначе уже мне придется не есть два дня, а на выходе кошелек вернете. Хорошо?»

Он тупо кивнул и не сразу пошел за Валей, пару раз подзывавшей его, точно собаку. Она недолго ждала. От растерянности, очевидно, он купил только гроздь бананов, йогурты и консервы – что смог взять в охапку. Вале пришлось лезть за кошельком в карман его пальто. Затем она подставила пакет со своими продуктами, и он разжал объятия.

«Все равно мы зайдем ко мне – я живу неподалеку. Вам необходимо привезти себя в порядок. Помыться… Я что-нибудь приготовлю…»

Он смотрел на нее то ли с опаской, то ли с упреком, то ли с жалостью. Вернее, на нее смотрел кто-то новый, не тот, который извинялся за свой голод, брал у нее деньги и прижимал к себе смехотворную еду. Валя опустила глаза, потому что уже не он стоял перед ней, а она перед ним.

«Вы это… на самом деле?» – спросил он почти шепотом.

«А что тут такого?» – сказала Валя, как провинившаяся.

«Вы не издеваетесь?» – продолжал издеваться он.

Валя готова была заплакать, но тут он стал суетливо и нежно просить прощения, хотел взять у Вали пакет (она не дала) и потом пошел за ней, как будто нарочно чуть отставая и с невыносимой благодарностью на нее взглядывая.

По пути Валя занимала спутника разговором.

«Вы простите, я, наверное, вас травмировала с этой тысячей, когда сказал, что не смогу есть два дня. Я вовсе не бедствую. Просто я тщательно рассчитываю бюджет. Знаете, я экономлю не на качестве, а на количестве. Сейчас у меня такой непростой период в жизни… Мне материально помогают родители. Они недалеко живут. А брат еще ближе. Вот, как я планирую свой бюджет… Сегодня воскресенье. Я рассчитала, что если всю неделю питаться только овсянкой, лапшой и черным хлебом, то можно позволить себе потратиться на бельгийский горький шоколад, а часть денег отложить в резервный фонд для покупки книг. Мне нужны книги. Я же не смотрю телевизор!»

У подъезда он опять замялся, тогда Валя подошла и тронула локтем той руки, которую занимала ноша, его локоть.

«Вы святая», – сказал он обреченно.

«Не знаю. Может быть»

На лестничной клетке он стал озираться и как будто думал сбежать. Валя сделала вид, что не замечает. Ей не хотелось выглядеть настырной.

Валя сразу прошла с пакетом на кухню. Гость прирос к коврику у порога, точно наказанный, не позволяя себе осмотреться, недоверчиво держа взгляд при себе, как держал у груди еду. Валя встала посреди прихожей, опустив и сцепив руки.

«Давайте знакомиться, – сказала она мягко и немного педагогически, – Меня зовут Валя»

«Алексей… Алексеевич»

«Очень приятно, Алексей Алексеевич. Сейчас я дам вам таз, куда вы положите вашу одежду перед тем, как пойти в душ. Только у меня, извините, совсем нет мужских вещей!. Но я знаю, как мы этот момент уладим. Извините, я слишком командую?»

Алексей Алексеевич помотал головой. Его все прочнеющая скованность мучила Валю.

Она села к телефону и набрала номер, перед этим жестом отправив гостя в ванную.

«Алло, Миша, привет; ты не очень занят в ближайшее время? Дело срочное. Понимаешь, у меня тут один опустившийся… или поправший в трудные обстоятельства… интеллигентный человек… Его одежда совершенно вне кондиции. Может, у тебя найдутся какие-нибудь ненужные, но в хорошем состоянии вещи? Ты не мог бы подвезти? Только поскорее, потому что он как раз сейчас моется. Алло? Миша?…»

«Так и думал. Опять обострение. Права была врачиха Кузнецова: рано, рано давать испытательный срок! Но отца с матерью разве проймешь… Гони его, дура, слышишь, гони…!»

Валя положила трубку. Она пошла на кухню и поставила разогреваться в микроволновку лоток с готовой лапшой, затем встала у двери ванной.

«Можете взять большое полотенце! Если вы не брезгуете…!»

Она только не вывернула гардероб наизнанку в поисках мало-мальски подходящего покрова, пока слово не привело ее к диванному покрывалу. Валя помнила, где и как они с мамой покупали его, хотя ей было тогда лет девять. Мама тогда немного бредила расцветкой «под леопарда». Взвалив на себя покрывало, Валя опять подошла к двери ванной и дождалась, когда оборвется шум.

«В одежде вам одним вредным человеком отказано, но если вы не возражаете, вот покрывало завернуться – не беспокойтесь, оно недавно из химчистки. Вы ведь ничего против леопардов не имеете?»

Рука высунулась по запястье, после чего покрывало исчезало в щелке пятно за пятном.