Мандарин на снегу

– Я так не думаю!

– Поэтому я тебя и зову к себе в гости, – кивнула Виктория и величественным жестом пригласила меня за собой. Коты, подняв свои павлиньи хвосты, мягко ступая, последовали за хозяйкой.

– А может, к нам хочет кто – нибудь присоединиться? – спросила Виктория, когда мы с ней выпили сладкой вишневой наливки. – У тебя есть друг, или друзья?

– Да, у меня есть подруга, мы с ней вместе выросли, но сейчас она куда – то пропала. Телефонов у нас нет, встречались на Гостинке, после того, как нашу квартиру расселили. Но уже несколько месяцев, как я не могу ее найти. Дома никого не застать, я несколько раз к ним приезжала. Знаю, что она поступила в медицинский… А теперь и она меня потеряет. По старому адресу я уже не проживаю.

– Да о чем ты грустишь? Вы в одном городе живете. Сходи в институт, найди ее по фамилии, узнай в какой она группе. Оставь брату свой адрес, мало ли она тебе напишет.

– И почему в мою глупую голову не пришли такие простые мысли? – обрадовалась я. – Спасибо вам огромное, Виктория Осиповна!

– Пользуйся моей мудростью, – довольно откинулась на спинку старинного стула моя соседка.

Надо сказать, что комната ее больше походила на музейный зал. На стенах множество картин и фотографий, антикварная мебель, фарфор, старинные безделушки. В углу лампа с расшитым бисером абажуром. Шелковая ткань почти истлела, и крошечные бусинки местами осыпались, но в полумраке это было незаметно.

Поймав мой взгляд, хозяйка грустно произнесла:

– Умирает мой светоч. Реставрации не подлежит – таких мастеров не осталось. Я ее даже не включаю уже – трогать боюсь. Под этой лампой мне еще мама сказки Шарля Перо читала. И эта лампа всю свою жизнь прожила в этой комнате. А в твоей, точнее, в той половине, что теперь твоя – была моя спальня. Это была большая квартира и жила в ней только одна семья – наша.

Мне стало безумно жаль эту семью. В голове сразу пронеслись яркие картины из жизни счастливой буржуазии. Маленькая девочка, сидящая на коленях у прекрасной женщины. Статный красавец с черными, подкрученными к верху усами. Добрые нянюшки, строгие гувернантки. А потом явились Швондеры, как у Булгакова, и жизнь стала черно-белой. И не было больше счастья.

– Всех расстреляли? – спросила я шепотом, глотая горькие слезы сочувствия.

– Бог с тобой! – махнула руками Виктория. – С чего ты это взяла, милая?

– В революцию же всех расстреливали, кто не успел уйти за границу, – я сморгнула пару слез.

– Глупенькая, насмотрелась кино на своем Ленфильме. Как тебе моя наливка? Между прочим, наш семейный рецепт. Главное, чтобы вишни были настоящими, южными. Еще хочешь?

– Хочу, вкусно! Только у меня голова немного кружится. Бабушка говорила, это у нас по наследственной линии. Она тоже алкоголь не переносила. Мы с ней и не пили никогда. А как случилось, что вы одна одинешенька остались? – Меня переполняла жалость к этой прекрасной женщине.

Она налила еще по рюмочке вишневого нектара из красивого хрустального графинчика. Крышкой графина служила голова серебряного ангела. Меня это жутко умилило.

– Сначала их, как тогда говорили, уплотнили. Папа был инженером. Тогда это была уважаемая специальность. За ним даже машина приезжала. Так что никто нас не расстреливал и в лагеря не отправлял. Когда война началась, он на фронт ушел и вскоре мы похоронку получили. Мама была твердо уверена, что это ошибка.

«Раз твой отец сказал, что вернется – значит, вернется. Он никогда меня не обманывал». Тогда так многие говорили.

Мы с ней даже в блокаду в городе остались. Мне тогда уже двенадцать лет было. Я в тридцатом родилась. А ты решила, что мне лет сто? – лукаво улыбнулась Виктория.

– Если честно, я не подсчитывала. – Как я ни старалась владеть речью, но давалось мне это с большим трудом.

Вскоре, голос моей соседки стал похож на трубный глас. Он гудел со всех сторон, отскакивал от стен, увешанных картинами и старинными фотографиями, проникал в мою несчастную голову и набатом бил по вискам. Я со всей силы сжала ладонями уши, но гул не утихал. А тут и комната стала кружиться со страшной силой, превращая в вихрь и закручивая в своей круговерти и Викторию и притихших на диване котов и всю антикварную мебель вместе с дивным графинчиком. Усидеть на жестком стуле в такой ураган было выше моих сил, я сползла на пол, надеясь найти там опору.

– Господи, девочка, ты как? Первый раз сталкиваюсь с такой реакцией. Наливка – то совсем слабенькая, градусов двадцать. Надо ж как тебя…

Виктория Осиповна сидела на полу, положив мою гудящую голову себе на колени. На лоб было положено прохладное полотенце, под языком что – то шершаво мешало. Я попыталась выплюнуть инородный предмет, но Виктория поспешила прикрыть мне рот ладонью.

– Тише, не выплевывай, это валидол! Пусть себе лежит! Ты уже и так много наговорила. И про бабушку свою светлую, и про обиду на маму, и про Гитлера со всеми фашистами.

Я сделала удивленные глаза. Когда это я успела? Кажется, я только тихо – мирно сползла на пол, ища покоя и прохлады.

– Знаешь, – заколыхалась старушка, – я даже на минуточку тебя испугалась. – По комнате кружишься, говоришь без умолку, руками машешь, словно все тут хочешь порушить. Коты спины выгнули, шипят, сами струсили. Жуть! Думаю: санитаров вызывать – увезут на Пряжку и пропала девка. А может, это у тебя обострение и ты со справкой ходишь, оттого и отселила тебя семья. Но тут ты стала про свою жизнь рассказывать, и я вспомнила про вашу наследственность и успокоилась. Да, девушка, пить вам категорически не рекомендуется. Хорошо при мне такая реакция случилась, а как в компании или на романтическом свидании.

– Проштите, – прошамкала я, пытаясь сбросить со своих ног тяжелый пушистый плед. Тот шевельнулся и больно воткнул острые когти в мои колени.

– Это что? – грозно выкрикнула Виктория.

Коты быстро вскочили и тяжелыми прыжками покинули место своего пребывания.

– Они славные, ты на них, Танечка, не обижайся. Любят обходительное обращение, зовут их: Григ и Шопен. И никаких уменьшительных имен. Не подойдут! Они родные братья из очень благородного семейства. Будут сидеть голодными рядом с полной миской фарша и не притронутся. Само достоинство! – гордо закончила соседка.

– Странные имена…

– Не кошачьи, согласна. Но мне приятно каждый день вспоминать хотя – бы, таким образом, моих любимых композиторов. Ну, что, тебе лучше? Дойдешь сама до комнаты или проводить? У меня что – то ноги затекли.

Мы с ней вдвоем, помогая друг другу, кое – как поднялись с прохладного пола. Меня еще кружило и подташнивало, но я побрела по длинному коридору в свою новую комнату.

* * *

После Новогодних праздников, уже в начале февраля, я набралась мужества и решила съездить к Ивану. Видеть мне его не очень хотелось, но я решила оставить ему мой новый адрес, на случай если Надя вдруг решит меня найти.

Все мои попытки связаться с ней провалились. Я оставляла ей письма в почтовом ящике и даже пыталась разыскать студентку Надежду Умнову в деканате медицинского института. Там мне было сказано, что она забрала документы в начале третьего курса и в институте больше не числится.

Это было странно и совершенно нереально. Надежда так мечтала стать врачом еще с раннего детства. И все об этом знали. И никто не удивился, что она выдержала совершенно сумасшедший конкурс на вступительных экзаменах, все за нее радовались. Что же могло случиться?

Дверь квартиры мне открыла незнакомая женщина в широком цветастом халате. Из квартиры доносились вкусные запахи, напомнив мне, что я еще не ела.

– Тебе что? – улыбнулась тетка.

– Ой, а я к Ивану, – растерялась я. – Я его сестра.

– Так нету его, в Волгоград уехал!

– И до сих пор не вернулся? У него же сессия и институт…

– Какой институт? Квартиру эту мы купили. Повезло нам, считай. Нам срочно надо было купить, а он продавал. У нас дочка родила внучек, нянчить то надо. Ей одной тяжко, она у нас не приспособлена к трудностям, хотя девка умная, институт закончила. Да ты проходи, что в дверях стоять. Я вот сейчас обед доварю и к ней пойду, они тут рядом живут. Мы и квартиру, поэтому здесь купили. Я вон борщ сварила, пирожков напекла. Она их любит. А хочешь, я тебя обедом накормлю? Ты ж, наверное, к брату в гости ехала – думала, тебя угостят, чем?