Шефы тоже плачут

− Нормально. Приступ сняли, но теперь − никакого халапеньо!

Тётя Таня устало улыбается, я тоже предпринимаю попытку ответить ей взаимностью. Но получается как-то хреново.

− Он просил тебя зайти к нему.

− Кто?

− Как − кто? Андрей.

− Зачем?

− Я не знаю.

− Зато знаю я. Попробует прибить меня штативом для капельницы и будет прав.

− Глупая. Он не сердится.

− Почему?

− Я же сказала, что он тебя любит.

Очень хочется запротестовать. Но сейчас, когда меня гложет непереносимое чувство вины, я даже не пытаюсь этого сделать.

− Значит, мне можно к нему зайти?

− Нужно!

Орловский лежит на больничной кровати, и от одного только этого осознания хочется совершенно трусливо развернуться и сбежать. Но я просто подхожу и встаю в полуметре от него. Кажется, он спит, что даёт мне возможность стоять и смотреть на него, отмечая какие-то вещи, которые раньше казались совсем неважными. Как он хмурится во сне, например. Точно так же, как в детстве, когда ему было семь, а мне шесть, и он пытался меня «строить». Как же давно это было! Кажется, в какой-то другой жизни, где были совсем другие Андрей и Рита.

− Пухляш, ты во мне дыру проделаешь, − жалуется он, не размыкая глаз, чем заставляет меня инстинктивно отступить на шаг. − И я совсем не о щедрой порции халапеньо в моём желудке.

− Я…

Что − я? Вот что мне ему сказать? Не виноватая я, эта идея сама пришла? Или может: прости меня, я больше не буду?

− Да? − уточняет он, приоткрывая глаза и вперившись в меня взглядом.

− Мне очень жаль, что всё так вышло, − говорю то, что крутится на языке с того момента, как Орловский стал задыхаться на глазах у изумлённой публики. − И ты мог бы предупредить, что у тебя аллергия на халапеньо!

− Да-а? Как бы это выглядело, по-твоему? О! Какой чудесные пирог с ревенем! Только я его есть не буду, у меня аллергия на один из его компонентов, а именно − на перец?

− Да, глупо, согласна.

− Более чем.

Я поджимаю губы, не зная, что ещё добавить. В принципе, всё, чего бы ни пожелал мне сказать сегодня Орловский, я заслужила на все сто. Но и продолжать оправдываться не хочется. Я виновата и знаю это. И он тем более знает, что я это знаю.

− Почему ты меня позвал сюда?

− Потому что в курсе того, как ты станешь изводиться.

Его слова − словно удар под дых. Потому что совершенно не соответствуют моим праведным желаниям оправдаться. Орловский словно знает обо мне что-то, что доступно только ему. Например, как я стану корить себя, на чём свет стоит, когда останусь одна. И хочет избавить меня от этого. Несмотря на то, что я его едва не убила. Пожалуй, это самое суровое наказание для меня.

− Андрей… − тяну я, и в моём голосе слышатся те нотки, которые кажутся несвойственными мне от слова «совсем».

− Да, Пухляш?

− Почему у нас с тобой всё так?

Боже, нет. Мне совсем нельзя задавать ему этот вопрос. Там, в коридоре, его девушка, которая подходит Орловскому на все сто. Красивая, изящная, умная… впрочем, в последнем я сильно сомневаюсь. А я стою тут, рядом с парнем, которого знаю с самого детства, и задаю ему наиглупейший вопрос.

− Как − так, Рита?

Он впервые за очень долгое время называет меня по имени, и это совершенно запрещённый приём. За такое Орловского в принципе стоит приговорить к пожизненному сроку. Потому что это сбивает мою вселенную с привычной оси.

− Странно. Не как у людей.

− И тебе это не нравится?

− А тебе?

− Ответь первая.

− Я… не знаю. Для меня это привычно.

− Но ты всё равно задалась вопросом: «почему всё так?»

− Именно.

− Значит, привычное перестало тебя удовлетворять.

− И сейчас у меня новый вопрос. С чего ты вдруг решил поднять эту тему?

− Я? Кажется, поднять её решила именно ты.

− Значит, тебя всё устраивает?

− Дай подумать.

Он делает вид, что крепко размышляет, а я уже знаю, что ничего хорошего не услышу. И точно − стоит только Орловскому «что-то решить», как он переводит на меня взгляд и произносит:

− Меня всё полностью устраивает, если только ты прекратишь меня травить перцем халапеньо.

Это настолько ожидаемо и одновременно неожиданно, что мне хочется истерически рассмеяться. Сама не пойму, почему вдруг начала ждать от Андрея какого-то иного ответа. Особенно сейчас − когда он лежит на больничной койке, где очутился исключительно благодаря моим стараниям.

− Окей. Тогда договорились.

Я вскидываю руки вверх, будто хочу сдаться, и Орловский смотрит на меня с непониманием в тёмных глазах.

− Больше никакого перца − это раз. И два − нас обоих всё полностью устраивает.

Почти добежав до двери в палату, я слышу окрик Андрея:

− Пухляш…

Впрочем, когда оказываюсь в коридоре, мне удаётся убедить себя в том, что услышанное мне привиделось.

Он был прав. Прав на все сто. Я действительно начала изводиться сразу, едва оказалась в мнимой безопасности своей съёмной квартиры. Даже набрала номер матери, с которой мы общались не очень часто и довольно холодно, с чем я тоже свыклась давным-давно. В общем, делала что угодно, лишь бы не думать о том, что сказали мне тётя Таня и сам Орловский.

И мысли об этом всё равно неизменно возвращались вновь. Ладно мать Андрея, которая считала, что её сын меня по-братски любит. С этим я даже могла бы согласиться, сделав поправку на то, что эта любовь в некотором роде извращённая. Но Орловский…

То, что он сказал, заставило меня осмысливать произнесённые слова раз за разом. Да, я сама вывела его на разговор своим вопросом, но разве я не имела на это права? Невозможно было и дальше сосуществовать спокойно в отношениях, которые установились между мной и Андреем. О чём я ему и намекнула. И получила в ответ разбор полётов. Который, разумеется, мне совсем не понравился. Узнать о себе то, что совершенно спокойно озвучил Орловский, было как-то странно. Я действительно переживала относительно него так, что это начинало меня нервировать. А от осознания, что Андрей прекрасно понимает, в каком состоянии я буду пребывать после того, как попыталась его отправить на тот свет, и вовсе хочется стреляться.

Следующие пару дней, когда Орловский остаётся дома на больничном и не выходит на работу, дарят мне одновременно шанс отдохнуть от него и желание, чтобы всё вернулось на круги своя. Ведь мне гораздо привычнее существовать в том, что окружало меня с момента, когда я впервые увидела Андрея. И сейчас, когда я лишена его обычного отношения ко мне, становится как-то не по себе.

Но вот он заходит в двери кухни, где я корплю над очередным шедевром кулинарного искусства, и в груди моей ослабляется узел, который появился там с празднования его дня рождения.

Он облачён в униформу шеф-повара, которая удивительно ему идёт, как будто он был создан для того, чтобы повелевать на кухне, и я невольно любуюсь им пару секунд прежде чем вернуть всё своё внимание гратену и медальонам.

− Пухляш, а ты прямо делаешь успехи, − беззлобно поддевает он меня, проходя мимо. − Сегодня после рабочего дня зайди ко мне. Есть серьёзный разговор.

У меня хватает сил только на то, чтобы кивнуть. И начать предполагать, что же такого Орловский решил мне сказать, что это требует отдельного вызова в его кабинет. Собирается уволить? Вполне возможно. Я бы даже не удивилась подобному развитию событий. Или повысит до су-шефа? А вот это уже менее вероятно. Да и не хочу я подобной ответственности.

− Угу, − бурчу я что-то нечленораздельное, когда Орловский уже переключил всё внимание на беседу с Верой. Дожить бы теперь до конца рабочего дня.

Видимо, я провинилась как-то особенно сильно, раз в кабинете Андрея меня ждут не только он, но ещё и тётя Таня. Она устроилась на небольшом диванчике, что-то рассматривая в сотовом. На моё появление реагирует лишь лёгкой улыбкой, что одновременно успокаивает меня и заставляет нервничать ещё сильнее. Сам шеф в кресле возле его рабочего стола. Сидит, как ни в чём не бывало, положив руки перед собой, и смотрит на меня чуть прищурившись.