Страница 2 из 11
–Эту тайну я хранил с самого детства, и ты первый, кто о ней узнает.
От нетерпения у меня пересохло в горле, а ладони вспотели и зачесались – им так хотелось открыть этот таинственный ящик и вытащить его содержимое!
–Не робей! Открывай смелее! – легонько толкнул меня в плечо дед, и я тотчас откинул крышку секретного ящика.
На дне его лежали какие-то тряпицы. Я сунул в ящик две руки, взял в охапку все его содержимое, и едва моим глазам предстал выцветший от времени клубок ткани, как догадка молнией озарила мой мозг. В моих руках находились вещи, в которые на увиденных мной старых фотографиях был одет тот худой и высокий мальчишка! Вот – то самое акробатическое трико и футболка, вот – поблекший костюм клоуна, а вот и те самые фрак и цилиндр, в котором на снимке стоял мальчик-фокусник.
–Это еще не все! – подмигнул мне дед, и, порывшись в ящике, вытащил длинную никелированную трубку. – Магическая палочка – главный инструмент всякого уважающего себя фокусника!
Даниил Сергеевич описал магической палочкой в воздухе круг, и он вдруг озарился нежно-голубоватым сиянием.
–Дед, – сказал я, немного справившись с охватившим меня волнением. – Значит мальчик на фотографиях – это ты!?
–Я, – почему-то грустно сказал дед. – Только тогда мне было всего тринадцать лет, и я безумно мечтал стать настоящим фокусником. Я хотел разъезжать по миру и удивлять людей своими чудесами.
–А тот усатый мужчина на фотографии рядом с тобой – это кто? – не унимался я.
Дед шумно вздохнул, провел пальцем по магической палочке, от чего воздух вокруг нее заискрился, заиграл десятками быстро тающих звездочек, и, наконец, ответил:
–О, это особая история! Человека этого звали Пьетро Брокколи, и он был, я думаю, самым великим фокусником на свете. Ну, после меня, конечно, – лукаво улыбнулся Даниил Сергеевич. – Именно он пятьдесят лет назад научил меня всем премудростям этого магического ремесла. Мы были в пяти минутах от всемирной славы. Если бы…
–Если бы что? – заглянул я в глаза деда, на которые уже успели навернуться несколько слезинок.
–Если бы не одна совершенно фантастическая история, приключившаяся с нами.
–Дед, – дернул я за рукав Даниила Сергеевича, – расскажи мне эту историю! Ну, пожалуйста!
Даниил Сергеевич недоверчиво посмотрел на меня, начал нервно теребить свои усы, и, наконец, строго сказал:
–Дай слово, что пока я жив, о ней кроме тебя больше никто и никогда не узнает!
С этими его словами воздух вокруг магической палочки окрасился в алый цвет.
Я вытянулся по стойке «смирно»:
–Я торжественно даю слово никому и никогда не рассказывать истории, ставшей мне известной от моего деда Кольцова Даниила Сергеевича! Если же я нарушу данное мною слово, то пусть…
–Достаточно, – прервал меня дед. – Я тебе верю.
Даниил Сергеевич опустился на вынутый из тайника металлический ящик.
–Присаживайся, – кивнул он мне на стоявший рядом старый резной стул и хлопнул в ладоши.
Лампочка под потолком сарая погасла, и в наступившем полумраке зазвучал негромкий голос деда.
Глава 1
Дед начинает свой рассказ
На дворе шел далекий одна тысяча девятьсот двадцать девятый год. Я жил в небольшом сибирском городке Бугучанске, расположившемся в тайге на половине пути между Красноярском и Иркутском. По причине того, что отец мой геройски погиб в самом конце гражданской войны, а мать вскоре после этого умерла от такой страшной болезни, как тиф, я стал зваться сиротой, и был отправлен на воспитание в детский приют.
Приют наш состоял из двух двухэтажных бревенчатых зданий и нескольких подсобных строений, обнесенным высоким деревянным забором. В одном здании проживали мы – тридцать пять сорванцов самых разных возрастов, не имевших в этом мире ни единой родной души. В другом здании располагалась школа, где старые и, как казалось нам тогда, злые учителя пытались впихнуть в наши ветреные головы хотя бы малую толику своих бесценных знаний. Высота окружавшего приют забора была обусловлена нашим неистребимым стремлением к свободе. Не было дня, когда кто-нибудь из воспитанников приюта без разрешения его директора не рвал бы себе вечерами штаны на острых штакетниках забора, пытаясь бежать. Нет, кончено же нам давали возможность выходить в город! В свободное от учебы время мы шумной ватагой разгуливали по пыльным улочкам Бугучанска, покупали вкусное мороженое, глазели на витрины кондитерских магазинчиков, катались на каруселях в городском парке. Однако нам всегда хотелось сделать то, что было запрещено. Нам же строго – настрого запрещалось покидать территорию приюта после десяти часов вечера. Но как раз именно в это время, когда ночь опускалась на низенькие крыши тихого городка, оживала железнодорожная ветка, пролегавшая в нескольких сотнях метров от нашего приюта. Железнодорожная ветка имела звучное название: «Транссибирская магистраль». Эта огромная стальная артерия пронизывала от Байкала всю Сибирь и шла далеко на запад к сердцу нашей Родины – городу Москве. Десятки эшелонов не останавливаясь, проносились мимо Бугучанска, неся в себе хлеб и керосин, лес и уголь, сонных пассажиров и наши мечты о далеких странствиях. Черные монстры-паровозы, окутанные клубами пара, оглашали своими могучими голосами окрестности. И мы – десяти – четырнадцатилетние мальчишки – были готовы часами сидеть на пустынной дощатой платформе станции, слушать их призывные сигналы, вдыхать в себя запах мазута и угольной гари, идущий от разгоряченных тел локомотивов.
Однако наше железнодорожное счастье длилось, обычно, недолго. В свете станционного фонаря появлялась хромоногая коренастая фигура. Грозно размахивая увесистой тростью, к нам приближался директор приюта Матвей Петрович Сердюк…
Надо сказать, Матвей Петрович весьма соответствовал своей фамилии. Мрачная сердитая маска никогда не покидала его лица. Одевался он всегда столь же строго. Френч военного образца, широкие штаны – галифе, заправленные в начищенные до ослепительного блеска хромовые сапоги – все указывало на его боевое прошлое. Мы слышали, что из-за полученного ранения он был вынужден оставить службу в армии, и лет пять назад на наше несчастье возглавил Бугучанский приют.
Матвей Петрович обладал громовым голосом, от которого кровь стыла в венах и тряслись наши детские поджилки. Когда он распекал очередного провинившегося шалунишку, стены приюта содрогались, с потолка сыпалась штукатурка и звенели стекла в окнах директорского кабинета. После взбучки бледный, как полотно проказник на полусогнутых ногах выходил от Сердюка, и всю последующую неделю вел себя тише воды и ниже травы, стараясь не попадаться ему на глаза.
Но пуще громоподобного голоса Матвея Петровича мы боялись его массивной трости, которой он размахивал всякий раз, находясь в гневе. Ею, сделанной из цельного массива дуба, с металлическим набалдашником в форме лошадиной головы, можно было крушить стены, таранить ворота крепостей и пробивать танковую броню. Бывало нам казалось, что еще секунда, и эта трость-палица всем своим весом обрушится на наши головы. Однако лишь только свист от проносившейся над нами дубинки с металлической лошадью на конце указывал на ее участие в трудном процессе нашего воспитания…
Появившись на ночном станционном перроне, Матвей Петрович еще издали начинал нас песочить, называя «бесстыдниками», «шалопаями» и «предателями». Даже проходивший в тот момент мимо паровоз не мог заглушить трубного голоса Сердюка, покрывавшего своими раскатами притихшие окрестности.
Мы, виновато опустив головы, вставали со скамейки, вздыхали, провожая грустными взглядами огни уходящего поезда, и, как побитые дворняги, плелись за Сердюком обратно в приют.
Однажды теплым июньским вечером, когда воспитанники приюта уже попрятались под своими сиротскими одеялами, а старик-сторож подслеповатый и глуховатый дядя Федор, обойдя вверенную территорию, мирно дремал в деревянной сторожке, мы с друзьями надумали сделать вылазку за забор. Согласно приютской легенде именно в эту ночь раз в два года мимо Бугучанска проходил литерный бронепоезд. Вот только еще никто из воспитанников приюта его никогда не видел. Но каждый из нас был уверен, что повезет именно ему. Потому-то я со своими друзьями – Мотькой Крюком, Санькой Свистом и Димкой Бубликом – решил наступавшей тихой и лунной ночью все-таки дождаться этот легендарный эшелон.