Страница 7 из 15
Наличие «силы заблуждения» – особый дар. Возможно, врожденный. Нечто вроде способности быть счастливым, воспринимать поэзию и жизнь не только как праздник непослушания, а как праздник вообще. Праздник невозможен без категорий чуда, тайны, утопии. Победивший временно позитивизм обречен в силу своего занудства, предсказуемости, двухмерности изображения. Чем нас смущала советская поэзия в ее худших образцах? Механицизмом и воинственным безбожием. Думаете, эта традиция полностью перекочевала на stihi.ru? Да ничуть. Она повсюду – от толстых журналов до тонких. Самое потешное, что так называемая инновативная и продвинутая поэзия, по сути, ничем от своей социалистической предшественницы не отличается. И когда я отрекаюсь от мирской лирики, я отрекаюсь именно от того, что разложимо на материалистические составляющие, имеет различимую невооруженным глазом природу и никакой сверхзадачи в себе принципиально не несет. Появление на заре перестройки Бродского с его (не его, конечно) идеей частного существования в обществе коллективистских ценностей казалось откровением. Однако времена изменились: практика чисто литературного бытования вошла в противоречие с отечественной традицией, где «поэт больше, чем поэт», и с интересами творчества вообще. Другими словами, практика частного существования нам надоела. Так же как надоедали Boney M – и мы переходили на Led Zeppelin, надоедал Led Zeppelin – и мы слушали Прокофьева и Стравинского. Свобода выбора. Активный постмодернистский скепсис. Подвергай всё сомнению, сказали Карл Маркс и Будда Гаутама. Отличный способ жизни. Я бы сказал, что бесконечная прогрессия подобных отталкиваний и отрицаний ведет к созданию так называемого идеального стихотворения. Если мы не будем допускать его возможности, сильно проиграем в духе.
Приведу выдержку из статьи молодого петербургского поэта Романа Осьминкина, опубликованной в альманахе «Транслит»3 пару лет назад. Меня необычайно радует, что в новом поколении появляются люди, как и мы, говорящие вслух о поэзии действия и не стыдящиеся великой силы заблуждения, которая ведет нас по жизни. Люди, вновь осмелившиеся заговорить об утопии, закрутив очередной виток «вечного возвращения», без подростковых колебаний обратившиеся к категории Истины.
«Поэт не позволяет апроприировать свою поэзию культуриндустрии “общества риска” и превратить ее в продукт развлечения. Он стремится преодолеть роль шестеренки в этом глобальном механизме и обрести субъективность не в виде “человеческого капитала”, а субъективность своего социального и политического “я”. Поэт находится в непосредственной связи с жизнью, и его поэзия ответственна перед ней. Настоящая поэзия прямого действия не в эстетическом отчуждении и не в категоричных императивах лозунга или агитки, а в создании условий для уникального события, переживаемого и интерпретируемого каждым человеком – потенциальным деятельным соучастником этого события. Поэзия прямого действия – это постоянное обещание утопии, своим голосом шаг за шагом работающее над производством Истины. <…> Отсюда поэзия прямого действия – это и поэзия, оказывающая действие, имеющая конкретный адресат, к которому она обращается с помощью художественных средств, но в то же время она и принадлежит действию, подготавливая к действию и предвосхищая его. Чтобы не сводиться к действию, эта поэзия должна всегда удерживать свое значение и логику в состоянии неопределенности и неопознанности. Ее действие – это не что-то уже существующее, ожидающее лишь исполнения, а производная от истины, ее вызревший момент. Она оставляет иллюзию эстетического дистанцирования, неосуществимого в обществе глобальной эстетизации, и обещает чудо. Но не овеществленное чудо, не зависящее от воли человека, а чудо как утопию, доселе немыслимую реальность, которую можно созидать своими руками».
Замечу, что поэтика нового поколения интересует меня в последнюю очередь. В данном случае куда важнее интенция преодоления пораженческих настроений, воцарившихся в нашей культуре в течение последних десятилетий. Фиксация момента подвижной истины, производство этого момента (хоть на бумаге, хоть в действии) – практика, близкая кругу «Русского Гулливера», также пытающегося выйти за пределы обыденного и линейного мышления, избавиться, как говорят люди дзена, от «словесного беса». Привычка к сомнению, гибкому лавированию, отторжению и притяжению самых невероятных ходов и величин сходна с избавлением от понятийного мышления и интеллектуализма, одного из главных препятствий к существованию поэзии. В этом случае крайне сомнительно выглядят призывы к формальному изменению отечественной просодии и переходу на верлибр как на более «демократическое» письмо. В митинговых страстях ушедшей зимы наши коллеги договорились до необходимости отменить преподавание образцов традиционной метрики в школах, поскольку внутренняя ставка поэзии на запоминание сковывает нашу свободу. Мне подобные идеи напоминают отмену пеленания младенцев в США: якобы человек с первых дней чувствует насилие и начинает жизнь в условиях тоталитаризма. Здравый смысл победил. Младенцев пеленают. А наиболее сознательные матери кормят их грудью вместо молочных смесей.
Старательный перевод стрелок, навязывание собственных спекулятивных тем, – излюбленный метод хозяев дискурса или людей, на него купившихся. Не надо вестись на этот общественный троллинг. Что мы обсуждаем? Проблемы современной церкви или панк-рок? Пути судебной реформы или личность Ходорковского? В разговоре о поэзии столь же важно уходить от внешних и несущественных дискуссий. Ты можешь писать так, как ты хочешь. Создавать не только тексты, но и контексты. Верлибром, метром, факелом в небе или вилами по воде. Главное – вернуть поэзии силу, мощь, действенность. Остальное – детали, формальности. Надеюсь, в этом выпуске «Гвидеона» вы увидите нечто большее и существенное. То, что увидели мы, составители и редакторы журнала. Свободу Русскому Гулливеру!
Надзирать и наказывать4
Помню недоумение, с которым менеджер одной рекламной компании уставилась на мой лозунг «Поэты печатают поэтов». Она хмыкнула, помолчала немного. «Это нужно убрать», – сказала вскоре, очень категорично. «Почему?» – «Звучит отталкивающе…» – «Почему?» – «Поэты – это несерьезно. Книги должны издавать специалисты». Похоже, в глубине души она считала поэтов людьми принципиально ни на что не годными. Я рассказал о наших скромных и нескромных успехах, заметил, что на каждом поле действуют свои законы. Она ответила, что законы бизнеса всегда одинаковы. Я догадывался: как только я скажу, что «Русский Гулливер» не бизнес, а способ жизни, – наш разговор прекратится. Я заговорил о том, что книжки должны выглядеть хорошо и радостно, быть содержательны и свежи; пусть у них нет возможности дойти до широкого читателя – зато есть шанс засветиться в писательском сообществе. «Мы должны рисковать, обращаться к новому, иначе получается бессмысленный бег по кругу, перетасовка одних и тех же имен…»
Я не мог сказать своей незатейливой правды и вообще не люблю более повторять это ни вслух, ни про себя. Однако, как ни верти, литературный процесс на нынешнем его этапе интересным уже не станет, все наши публикации – лишь ритуал времен Кали-юги и солидификации духа. Это – медицинский факт, диагноз, который успокаивает лишь тем, что распространяется на всех и вся. Всё, на что с детской самонадеянностью рассчитывают «Гулливер» и «Гвидеон», – «привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов». Я серьезно. Без романтического угара. Для меня это абсолютно реальные вещи: реальность, данная в ощущениях. Особенно про «любовь пространства». Ведь его координата накрепко связана с временем: и прошедшим и будущим.
Поэтому нашу цель невозможно описать в рамках филологии. И метафизики в ней нет. И мистики. Просто такой стиль жизни, когда ты постоянно начеку. Когда все имеет смысл и одновременно его не имеет. Когда со всей серьезностью не можешь ничего принимать всерьез. Когда интуицию нельзя отключить ни на секунду. Когда каждое твое движение порождает ответное, и если этих движений, шагов, дыханий множество – жизнь превращается в игру, от которой ты уже не в силах отказаться. И эта игра имеет прямое отношение к писательской и издательской деятельности. Не знаю, как у других, – у меня так. И Кастанеда об этом говорит, и дзен… И философы… И математики… И охотники… И спортсмены… Объяснить эти вещи соратникам по цеху я вряд ли смогу: мифологическое мышление не в моде, вернее – почти утрачено. Более распространено бытовое сознание, приправленное как бы научным, но литература такого сорта, похоже, всем надоела.
3
http://www.trans-lit.info/press.htm
4
«Надзирать и наказывать» – название известной работы (1975 г.) французского философа и историка Мишеля Фуко, посвященной эволюции политических технологий западного общества