Страница 10 из 12
Согласно Всемирной организации здравоохранения, каждые 40 секунд в мире кто-то преднамеренно лишает себя жизни. В год получается около 800 тысяч человек?!
От этих цифр, как говорится, волосы встают дыбом, особенно если учесть, что на каждое самоубийство приходится порядка 20 человек, чья попытка закончилась неудачно.
С точки зрения психиатрии (и даже анти-психиатрии), в течение двух столетий пытавшихся определить различные состояния человеческой скорби и расставить все на свои места, и, наконец, придумавших некое целое, получается следующая картина: сначала идет скука, за ней печаль, потом меланхолия или уныние (akedia), один из семи смертных грехов христианского человека. Затем человека обуревает тоска, переходящая в отчаяние (согласно Киркегору, все люди существуют в тихом отчаянии). И, наконец, многочисленные разновидности депрессии, когда единственное, что может человек, – лежать, лицом повернувшись к стенке, и иногда лишь подниматься, чтобы сходить в туалет или глотнуть из чашки чая.
Эпидемии самоубийств, распространившиеся как чума в конце XIX – начале XX-го века – порождение цивилизации, пожирающей себя, как змея хватает себя за хвост. Если «сознание – это болезнь» (Достоевский), то оно истребляет себя безжалостно.
В патриархальном обществе – или в современной деревне – подобные ситуации возникают неизмеримо реже, чем в городах – там люди обременены тяжким трудом, и они не могут позволить себе роскошь лежать на кровати, уткнувшись в стенку, переживая то, о чем 200 лет назад писали классики пессимизма: Шопенгауэр и прочие, – но лучше процитировать Джакомо Леопарди:
«Все есть зло. Я хочу сказать: все существующее – зло. Зло есть бытие вещей; жизнь – зло; и зло ею управляет; конец мира – зло; порядок и государство, законы, естественный ход развития Вселенной – это только зло или стремление ко злу. Нет иного блага, кроме стремления к небытию; хорошо лишь то, чего не существует; а хороши лишь вещи воображаемые, которые, собственно, и не являются вещами; все остальное – зло» («Дневник размышлений», Болонья 1826 г.).
Главный пессимист мировой литературы Джакомо Леопарди (он, несомненно, превосходит в этом и Шопенгауэра, и Э. фон Гартмана), естественно, не имеет ни малейшего отношения к описанному выше самоубийству. Но то, о чем он написал, я думаю, время от времени испытывает большинство существующих на земле людей.
Скорость: в чем ошибался Поль Вирильо
Чтобы вырваться из клубка войн, психопатологии, эксплуатации, нужно начинать создавать острова медлительности, автономии, а потом искать пути, как эти острова соединять друг с другом.
Гиперскорости современной цивилизации, об опасности которых справедливо пишет Поль Вирильо – как о наступающем кошмаре глобализации, – к счастью или несчастью, не для всех. Вирильо полагает, что современные скорости уничтожают богатство наших чувственно-телесных переживаний. Разумеется, колесная толкотня в городах, мегаполисах, в маленьких странах не вызывает ничего, кроме чувства ужаса.
Но мир по-прежнему развивается крайне неравномерно: где-то – космические скорости, а где-то (часто совсем недалеко) – ослик, лошадь, повозка или телега. К тому же остаются на Земле еще миллионы особей, которые упрямо не желают никуда спешить – их число уменьшается, но на XXI век, их, слава Богу, еще хватит.
Овладение скоростью – это победа – возможно, иллюзорная – над пространством и проклятием ньютоновского земного тяготения.
Но речь пойдет о другом.
Неподвижность, привязанность на веки вечные к одному месту – это и счастье, и проклятие патриархального мира. С одной стороны, – это онтологическая укоренность, о которой с такой завистью писали многие мыслители ХХ века – от Симоны Вайль до Хайдеггера; с другой – полное подчинение власти пространства, рабство топоса, благодатная, но и жуткая власть земли.
На евразийском континенте люди годами не выезжали за пределы села, волости, а в больших городах не бывали десятилетиями. Да и сегодня на наших гигантских пространствах ситуация остается отчасти такой же. Тяжесть, неподвижность, замкнутость на самом себе, бесконечность повторения – если оно длится неделями и месяцами – невыносимы. Спасает только повторяющийся ритм труда и отдыха, когда встаешь с зарей и к вечеру валишься без сил, ни о чем не думая и ничего не помня.
Но и это не исцеляет: наступает момент, когда хочется сорваться с самого райского, но опостылевшего места и мчаться на чем угодно и неведомо куда… Кто-то начинает пить горькую – тоже, в своем роде, путешествие, а кто-то исчезает бесследно, обнаруживая себя через несколько месяцев или лет на другом конце Земли.
Поэтому самое прекрасное – нельзя не вспомнить Гоголя! – это дорога… Когда, скажем, ты летишь весной, летом или ранней осенью вечером по пустынному Гостилицкому, Таллинскому или Выборгскому шоссе со скоростью 130–160 км/час к своему дому, то все твои городские стрессы, травмы, фрустрации, депрессии, неврозы улетают вместе со встречным ветром.
Известно множество и других историй – скорость, как потеря души. Например, индейцы, нанятые для восхождения на гору в Мексике, после нескольких дней пути внезапно останавливались и отказывались идти дальше… На вопрос – почему, они отвечали – наши души отстали от нас, мы должны их дождаться.
Это – абсолютная правда. Душа отстала – мы должны ее подождать.
Но когда ты летишь на бешеной скорости – твоя больная, продырявленная, измученная душа не только не поспевает за тобой – она отлетает очень далеко, как звук, отстающий от сверхзвукового лайнера.
Скорость, когда ты сам ею управляешь, – это рассоединение с душой, которая всегда отстает, не поспевает, как хромоножка. Но при этом – ты понимаешь, что она недалеко, рядом, ты не бросил ее, но ты жаждешь потерять свою мучительную идентичность, развоплотиться – и забыть ее навсегда – измениться, стать совсем другим – навеки!
Но все равно, она с тобой, недалеко – твой дух, твоя сущность, твоя карма – совсем рядом. Чуть позади, и когда ты остановишься, она вернется к тебе. Ты жаждешь ее бросить, но, в конце концов, она тебя настигает. И она уже чуть-чуть другая – не та, что была прежде. И поэтому – ты уже немного иной, уставший, но преображенный.
Другая душа – и иной человек.
Скорость – это идеальный психотерапевт и психоаналитик, это своеобразный наркотик, психотропный препарат, который, впрочем, требует дальнейшего увеличения дозы, – лучшего я не встречал. Но скорость это и риск, это присутствие смерти («дромология» Вирильо происходит от слова dromos – бег, путь). Он идеальный исключительно тогда, когда ты сам владеешь этой скоростью – и берешь все риски на себя.
Скорость – это не только опасность и «адреналин», но на пустынной трассе это переход в иное, почти метафизическое измерение. И если после долгого пути не прошла усталость, остается свернуть с дороги и броситься в ледяную воду безлюдного лесного озера, чтобы смыть с себя всю муть, что еще не отстала после города. И на берег ты выходишь новым Адамом, очищенным и преображенным.
Скорость и вода – все, что нам осталось в этом мире.
Поэтому, как бы мы не ругали технику и ее некрофильский характер – автомобиль в стране с бесконечными горизонтами приобретает черты вполне сакрального объекта. Он позволяет преодолевать вековечный ужас неподвижности, дает магическую власть над необозримыми пространствами, распыляющими и подавляющими затерянного среди них маленького человека.
P.S. Как это ни странно, из автомобиля психологически даже звонить легче – особенно, если разговор предполагает возможный конфликт, стресс или нечто подобное. Неприятный звонок – и ты бросаешь трубку, нажимаешь на «газ» и мчишься вдаль. Что-то осталось, но главное – почти забыто. Ты уже в другой реальности.
Либерализм и демоны русской революции