Страница 9 из 12
Это был мой первый научный доклад; Уилер договорился с Юджином Вигнером, чтобы он был включен в расписание семинара.
За день или за два до доклада я встречаю Вигнера в коридоре. "Фейнман", - говорит он. "Я нахожу вашу с Уилером работу очень интересной, так что я пригласил Рассела на этот семинар". Генри Норрис Рассел, знаменитый, выдающийся астроном современности, придет на мою лекцию!
Но Вигнер еще не кончил: "Я думаю, профессору фон Нейману это также будет интересно". Джонни фон Нейман был величайшим математиком из всех, о которых я слышал. "И так случилось, что профессор Паули как раз приехал из Швейцарии, так что я пригласил прийти и его", - Паули был очень известным физиком, и к этому моменту мое лицо стало желтым. Наконец, Вигнер говорит: "Профессор Эйнштейн только изредка посещает наши еженедельные семинары, но ваша работа так интересна, что я специально пригласил его, так что он тоже придет".
К этому времени я уже, должно быть, стал зеленым, потому что Вигнер добавил: "Нет, нет! Не волнуйтесь! Хотя я должен вас предупредить: если профессор Рассел заснет, - а он, без сомнения, заснет, - это не означает, что семинар плох; он засыпает на всех семинарах. С другой стороны, если профессор Паули все время кивает головой, и кажется, что он согласен со всем, что вы говорите, не обращайте внимания. У профессора Паули тик".
Я пошел к Уилеру и перечислил ему всех этих знаменитых, великих людей, которые придут на мой семинар, и сказал ему, что я чувствую себя очень скверно.
"Все в порядке", - говорит он. "Не беспокойтесь. Я сам отвечу на все вопросы".
Я подготовил доклад, и в назначенный день я пришел и стал делать то, что часто делают молодые, неопытные докладчики, - я стал писать на доске слишком много уравнений. Такой докладчик не может просто сказать: "Конечно, это обратно пропорционально тому, и то-то имеет такой-то вид", ведь все, кто его слушают, уже знают это; они могут видеть это. Но _о_н_ не знает этого. Он может только вывести это, проделав всю алгебру - отсюда эти нагромождения уравнений.
Пока я расписывал этими уравнениями всю доску, до начала семинара, входит Эйнштейн и дружелюбно так говорит: "Привет, я пришел на ваш семинар. Но прежде всего я хочу знать, где чай?"
Я сказал ему и продолжал писать уравнения.
Затем настало время делать доклад, и вот передо мной сидят все эти ч_у_д_о_в_и_щ_н_ы_е_ м_о_з_г_и_ и ждут! Мой первый научный доклад - и такая аудитория! Ну, думаю, сейчас они пропустят меня через соковыжималку! Я отчетливо помню, как дрожали мои руки, когда я доставал свои записи из коричневого конверта.
Но потом произошло чудо, и оно с тех пор снова и снова происходит со мной, и это мое счастье: в ту самую секунду, когда я начинаю думать о физике и должен сосредоточиться на том, что я объясняю, я забываю обо всем остальном, - я совершенно перестаю волноваться. Так что когда я начал доклад, я забыл, кто находится в комнате. Я просто объяснял идею, вот и все.
Но потом я кончил, и настало время вопросов. Первым был Паули, который сидел рядом с Эйнштейном. Он встал и сказал: "Я не тумаю, что эта теория ферна, потому что фот, фот и фот", и он поворачивается к Эйнштейну и спрашивает: "Вы согласны, профессор Эйнштейн?"
Эйнштейн говорит: "Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет", прелестное немецкое "нет" - очень вежливое. "Я только нахожу, что будет очень трудно построить соответствующую теорию для гравитационного взаимодействия". Он имел в виду общую теорию относительности, это было его дитя. "Поскольку у нас нет сейчас достаточного количества экспериментальных данных, я не вполне уверен в правильности теории гравитации". Эйнштейн учитывал, что реальность может отличаться от того, что утверждает его теория; он был очень терпим к другим идеям.
Я очень жалею, что не запомнил тогда, что сказал Паули, потому что годы спустя я обнаружил, что наш подход не годится для построения квантовой теории. Возможно, этот великий человек сразу же заметил трудность и объяснил мне ее в своем вопросе, но я испытывал такое облегчение от того, что не должен отвечать на вопросы, что даже толком их не слушал. Я все же помню, как мы с Паули поднимались по ступеням Пальмеровской библиотеки, и он спросил меня: "Что собирается рассказывать Уилер о квантовой теории на своем семинаре?"
Я говорю: "Я не знаю. Он не сказал мне. Он сам работает над этим"
"В самом деле? Человек работает и не говорит своему ученику и коллеге, как у него дела с квантовой теорией?" Он придвинулся ко мне и произнес тихим, заговорщицким голосом: "Уилер никогда не проведет этот семинар".
И это правда. Уилер не провел этот семинар. Он думал, что будет легко разработать квантовую часть; он думал, что она почти у него в руках. Но он ошибался. И к тому времени, как нужно было делать доклад, он понял, что не знает, как быть с квантовой теорией, и поэтому ему нечего было сказать.
Я тоже никогда не построил ее, - квантовую теорию полуопережающих, полузапаздывающих потенциалов, - а я работал над ней годами.
ТРИНАДЦАТЬ РАЗ
Однажды ко мне пришел учитель из местного колледжа и попросил меня прочесть там лекцию. Он предложил мне пятьдесят долларов, но я объяснил ему, что деньги меня не волнуют. "Это ведь _г_о_р_о_д_с_к_о_й_ колледж, верно?"
"Да"
Я вспомнил, какая бумажная канитель начиналась всякий раз, как я имел дело с государством, так что я улыбнулся и сказал: "Я с удовольствием прочитаю эту лекцию. Но с одним условием". Я выбрал число наобум и продолжал: "Я не буду подписываться больше тринадцати раз, включая подпись на чеке!"
Он тоже улыбнулся: "Тринадцать раз? Нет проблем"
И вот началось. Сперва я должен подписать что-то насчет того, что я лоялен по отношению к правительству, иначе мне нельзя читать лекцию в городском колледже. И я должен подписать это дважды, правда? Затем шла какая-то расписка для города - не помню какая. Очень скоро числа пошли вверх.
Я должен был расписаться в том, что занимаю отвечающую существу вопроса должность профессора, чтобы гарантировать (ведь это государственное дело!), что я не являюсь женой или другом какого-нибудь засевшего в колледже негодяя, который заплатит мне эти деньги безо всякой лекции. Нужно было гарантировать много всяких вещей, и подписей становилось все больше.