Страница 4 из 14
– Снглф!
И он тут же появился из глубины помещения.
– Наконец-то… Я же сказала тебе подвязать хвостик цепочкой, а не ленточкой, Снглф. А ты все никак… Итак, теперь вторая часть нашей сделки. Сколько тебе платят в год?
– Думаю, мадам может догадаться, что не так уж много.
– Отлично. Сейчас мы это немного подправим. Возвращаю тебе шубу, а ты мне вернешь пятьдесят тысяч, то есть столько, сколько она и стоит, а десять тысяч оставь себе за услугу, которую ты мне оказал. Идет?
– Мадам шутит?
– Мадам никогда не шутят. В противном случае они не мадам. Правда, ты как-нибудь не пошути случайно. Так хочешь или нет получить десять тысяч?
– Момент, посмотрю только, найдется ли в кассе достаточно наличных, чтобы вернуть вам ваши деньги, мадам… К счастью, есть, вот, прошу, пятьдесят тысяч.
Несколько смущенный, Снглф взял у меня шубу, отложил ее в сторону, а я сунула в карман майоровы деньги.
– Вот так, ангел мой, – сказала я продавцу, – смотри только случайно не продай шубу, которую я только что вернула, а не то тебя дьявол укусит! Ты меня слушаешь?
– Да, мадам, слушаю и горю желанием узнать, что будет дальше.
– Дальше я пойду покупать своей новой шубе подходящие духи. К этой шубе нужны новые запахи. Мне кажется, лучше всего подошли бы «Issey Miyake»…
– Не понимаю, какую шубу мадам имеет в виду теперь?
– Ну разумеется, ту же самую. Снглф, сегодня я еще раз появлюсь в вашем салоне. На этот раз со своим мужем, Адамом. И он купит мне эту же шубу. В противном случае я не смогу в ней показаться перед ним, я даже не смогу забрать ее домой, как заметила моя сестра Ева, присутствующая сейчас здесь… Ты меня слушаешь?
– Слушаю, мадам, но не понимаю.
– Как это – не понимаешь? У меня останется пятьдесят тысяч, у тебя – десять, к тому же я бесплатно получу шубу, которую мне купит муж… Что тут непонятного? Впрочем, совершенно не важно, понимаешь ты или нет. Достаточно, чтобы ты слушал. Итак, шубу не продавай! Кстати, имей в виду, моему мужу ты назовешь ту цену, которая указана в прейскуранте, то есть пятьдесят тысяч… Мы с ним все же родственники…
С этими словами мы с Евой покинули салон. Со всех сторон нас одолевали запахи большого города, и я читала их как буквы.
– В последние недели и от моих снов воняет. Они стали густыми, как мамалыга, и черными, как деготь. А сквозь них текут огромные толщи времени, похожие на подземные реки, хотя, проснувшись, я вовсе не становлюсь старее, чем я есть, чем была раньше. В моей жизни как будто существуют два времени. В одном времени не стареешь, но вместо тела тратится что-то другое. Карма? Может быть, наше тело и наша душа – это горючее? Горючее для чего? Может быть, время – это сила, которая движет телом, а вечность – это горючее души?
– Теперь нам пора немного передохнуть, – сказала я и повела сестру обедать во двор небольшого ресторанчика.
После обеда я достала из сумки телефон и позвонила мужу:
– Мы, как обычно, во дворике ресторана. Ждем тебя. Я немедленно должна тебе кое-что показать. Срочно приезжай. И захвати мою гитару.
Как только появился месье Адам, я попрощалась с сестрой, используя выражение, которому научилась у поколения шестьдесят восьмого года:
– Приходи в пять тридцать. Куда угодно, только не опаздывай.
– Гонишь!
– Могла бы и сама догадаться. Встретимся у «Шекспира», как обычно.
После этого я отвела мужа в меховой салон. Вместе с моей гитарой, которую он покорно нес в руке.
– Ты, Адам, заключен в свою осуществленную любовь, как в клетку, – сказала я ему, входя в зал.
– В какую любовь?
– То есть как – в какую? Разве ты не был влюблен в меня до женитьбы? Был. И разве ты не получил то, что хотел? Получил.
– Разве все это не получила и ты?
– Получила, но не с тем мужчиной. Знаешь ли ты, Адам, что во сне я все еще девушка? Уже десять лет, лежа в постели рядом с тобой, я вижу во сне, что невинна. И мне постоянно снится, что я теряю невинность с кем-то другим, а не с тобой. В моих снах их было не меньше двухсот, тех, кто лишил меня девственности…
– Лили, прошу тебя! – взбунтовался он.
– Итак, это все, что касается невинности и того, что получил ты. Сейчас и я хочу получить кое-что. Хочу ту самую шубу, о которой я тебе говорила. Вот, я нашла ее здесь, в этом салоне. И влюбилась в нее…
Я просила вас оставить одну шубу, – продолжала я, обращаясь к продавцу.
– Сейчас посмотрим. На какое имя, достопочтенная мадам?
– На любое из моих четырнадцати, мой юный месье.
– Посмотрим, посмотрим, мадам… Совершенно верно, шуба оставлена на имя Эмпуза.[2]
– Правильно. Вот теперь мы с супругом пришли вместе, чтобы он купил ее.
Напуганный таким диалогом, Адам предпринял отчаянную попытку:
– Но ты же знаешь, Лили, что у тебя денег больше, чем у меня. Ты можешь ее купить, а я нет.
– Это не одно и то же. Я хочу, чтобы мне ее купил ты.
И тут я мгновенно посерьезнела и шепнула мужу на ухо:
– Сейчас я ее примерю.
Я распахнула пальто, и капитан удостоверился в том, что под пальто его жена не носит ничего, за исключением духов «Jacomo de Jacomo».
– Лили, прошу тебя, не надо! Лили, идем домой. Прекрати эту комедию.
– Значит, берем шубу без примерки?
– Да-да, прошу тебя, без примерки! Сколько стоит это чудо?
На свой вопрос капитан получил неизбежный ответ, который заставил обернуться всех, кто находился в салоне.
– Пятьдесят тысяч.
– Пятьдесят тысяч?
– Дорогой мой, тебе кажется, что это много, только потому, что ты не видел ее на мне. Ты должен посмотреть, как она на мне сидит.
Тут я сбросила пальто, оставшись в чем мать родила, надела шубу, поднялась на подиум и под музыку триумфально прошествовала перед присутствующими, вызвав громкие аплодисменты.
– Тебе не нравится? Тогда я верну ее.
Я распахнула шубу, снова раздались аплодисменты.
– Не нужно, – поспешно вмешался мой муж, – запакуйте пальто мадам, она останется в шубе. И выпишите счет.
Как только счет был оплачен, продавец завернул мое пальто, и я тут же всучила его мужу.
– Это тебе на память, – сказала я ему, – а теперь простимся. Прощай, Адам!
И схватила свою гитару.
– Что это значит, Лили?
– Это значит, что перед Богом и всем честным народом я покидаю тебя. И тебя, и твои паленые усы. А если кто-нибудь из присутствующих имеет что-либо против, пусть скажет об этом сейчас или потом не говорит никогда!
С этими словами я направилась к дверям. К изумлению окружающих, продавец вдруг выпалил:
– Остановись! Остановись! Не входи и не выходи! Берегись трехспальной кровати! Ничего от тебя и ничего в тебе…
Адам ошеломленно посмотрел на него и крикнул мне вслед:
– Но почему?
Я остановилась и ответила:
– Почему? Если ты не понимаешь, я объясню тебе. Когда в семнадцать лет я вышла замуж, у меня была такая грудь, что никто из знавших меня не запомнил моего лица. Даже ты, мой муж. Как-то вечером, когда я танцевала, ты упал передо мной на колени и приложил руку к моему животу. Тогда я впервые почувствовала боль. Боль продолжалась семь лет. Слабая, иногда она усиливалась, но чаще я почти не замечала ее. Как-то ночью боль стала резкой, колющей, я, обезумев, отшвырнула книгу, которую читала в постели, и бросилась к врачу. Меня осмотрели под рентгеном и сделали снимок находившегося во мне крохотного, совершенно правильного скелета семилетней девочки. Мне пришлось изрядно напрячь память, чтобы высчитать, кто был ее отцом. Теперь я это знаю. Отцом был ты…
С этими словами я открыла дверь из салона на улицу. Капитан только тут пришел в себя и простонал:
– Лили, вернись, куда же ты, Лили?
И получил ответ:
– В Киев. У меня с моим новым любовником медовый месяц. Сейчас это модно – ездить в Киев в медовый месяц…
В этот момент какой-то представительный господин, находившийся в салоне, воскликнул «браво!», а продавец бросил мне через порог:
2
В греческой мифологии женщина-демон, похищавшая детей и юношей, душившая своих возлюбленных в объятиях, а затем выпивавшая их кровь и пожиравшая свои жертвы.