Страница 92 из 152
После очередной порции кофе любезный автор предложил ему ознакомиться с версиями, которые не опускали гласные буква в слове «ELEMENTA» и рассматривали их полноправными участниками этой головоломки. И одной из первых была версия, что E и А обозначают принадлежность к мужскому и женскому полу тех лиц, что были зашифрованы согласными L, M, N и T. И если Е – мужской, А – женский, то на одну А должно быть три Е. Эта версия тоже была уже подтверждена – Избранных было четверо, и Ева была среди них единственной девушкой. И снова версия стояла в списке первой, поэтому остальные Феликс просмотрел по диагонали.
Последней в этом разборе слова на разные составляющие части была группа версий, где отдельно рассматривалась каждая буква как самостоятельная единица, при этом повторы гласной «Е» не брались в расчёт, а согласные буквы (L, M, N, T) во всех версиях рассматривались как одно целое, а именно – алисанги всех четырёх видов. Е – считали человеком, а А – пророчицей, потому что легенды и пояснения, оставленные в древних текстах, говорили и об этом тоже – должен быть человек и должна быть пророчица. Может быть и наоборот, Е — пророчица, но после того как Феликс познакомился с Евой, Е казалось ему человечней чем А. Ева ни на минуту не выходила у него из головы, чем бы он не занимался.
И сейчас, сидя в своей квартире и чувствуя, как перед предстоящей встречей даже пересохло во рту, Феликс пытался подобрать слова, которые он мог бы ей сказать. Хотя, какая разница, что он ей уже скажет. Всё это будет напрасно. Его время прошло, а он так и не произнёс самого главного — что любит её. Несколько раз он был готов это сделать, но так и промолчал, ему казалось – рано, не подходящий момент, он ещё не готов или она ещё не готова. Он набирал в лёгкие воздух, но, задержав дыхание, каждый раз какая—то из этих причин его останавливала. Возможно, решись он, и она была бы сейчас с ним. Хотя что—то ему подсказывало, что нет – она бы его всё равно не выбрала.
Сейчас перед предстоящей встречей он больше всего боялся увидеть в Евиных глазах чувство, которое он так и не смог у неё вызвать, но при взгляде на того, другого парня. Мысль об этом вызывала невыносимую боль. Он боялся этого и всё же хотел это видеть, хотел знать какое оно, настоящее, светящееся в её невероятных глазах.
Он встал, чтобы хлебнуть воды. Он понимал, что эта встреча неизбежна, но всё оттягивал её и оттягивал встречу с тем, кто оказался лучше него. И тот парень был лучше, потому что Ева выбрала его. Его, а не Феликса. И как не постыдно было признавать, это был удар по самолюбию. Но Феликс хотел знать, чем он лучше? Что такого она в нём нашла, чего не смог бы дать ей Феликс. Это тоже было больно. И он даже боялся думать о том, что ему может быть ежедневно придётся видеть того другого, что оказался лучше него.
Феликс не любил проигрывать. И всегда побеждал легко, не напрягаясь, шутя. Всегда, только не в этот раз. Хотя, был ещё один случай, который Феликс давно загнал в такие глубины своей памяти, что вырваться это воспоминание могло только в исключительных обстоятельствах. Возможно, именно они и настали.
Дело было очень давно, в детстве. Феликсу было лет семь, может восемь. И Клара, как самая полоумная мамаша на свете решила, что он непременно должен участвовать в конкурсе детских талантов. И блеснуть он должен был своими вокальными данными. Не то, чтобы Феликсу наступил на ухо медведь, слух у него был, но петь! Петь он ненавидел. Худенький бледный мальчик мало что мог противопоставить своей властной мачехе и ему пришлось. Он честно занимался со специально нанятым учителем. На репетициях вполне сносно попадал в такт и вполне сносно выводил верхние ноты, но, когда почти в обморочном состоянии его вытолкнули на большую сцену под ослепляющий свет софитов, забыл слова. Забыл и даже не пытался их вспомнить. Он словно оцепенел, выпал из времени, потерял сознание, сжимая в руках огромный, обтянутый сверху чем—то мягким, микрофон.
Фонограмма проиграла почти до середины, когда он, очнувшись вдруг в середине припева, затянул начальные строки первого куплета. Тогда он не понял, что музыку, звучавшую на весь зал он не слышал. Он слышал музыку у себя в голове. И она только началась. И он точно попал в нужный такт. Он так и продолжал петь, повинуясь ритму только ему одному слышной музыки, когда услышал, как неистово, безудержно хохочет зал. Только тогда он окончательно пришёл в себя и понял, что поёт исключительно под аккомпанемент этого смеха, и его фонограмма уже давно закончилась.
Клара не краснела за него за кулисами, не прикрывала рукой от стыда глаза, не пошла красными пятнами, переживая за ребёнка, не схватилась за сердце – она смеялась вместе со всеми. Феликс мог бы поклясться, что громче всех.
Она была так довольна после этого концерта, словно её целью было его именно унизить, словно точно знала, что он опозорится и развеселит весь зал. Но Феликс не разделял её веселья, тогда он поклялся себе, что больше никто и никогда не будет над ним смеяться. И пусть это было сказано просто от обиды, но до сих пор подобных ситуаций в его жизни не было. До этого дня.