Элемента.N

С телом оказалось проще всего. Самым невыносимым было каждый день видеть влюблённые глаза отца Арсения. Конечно, он держал себя в руках, конечно, вёл себя исключительно нейтрально, но иногда, забывшись, смотрел на неё так, что мурашки – самое безобидное, что её беспокоило. Поэтому Ева перебралась в эту комнату на последнем этаже башни Парацельса, как её называли в Замке. В ней очень давно никто не жил, а может и вообще никто никогда не жил, но Еве именно это в ней и понравилось: её необжитость, её удалённость, а ещё этот вид из окна.

Две недели кроме обследований, занятий и приёмов пищи — два из которых ей приносили в комнату, и только к ужину она спускалась – она писала. Помогало ли ей это что-то переосмыслить – возможно, хотела ли она это заново пережить – просто не хотела забывать, но главное, она нашла способ как этим поделиться с подругой, и это радовало её больше всего. И тело Анны Гард, живущее материнским инстинктом к двум своим детям – уже взрослому и ещё не рождённому, давало ей прекрасную возможность не рвать больше свою душу и относиться ко всему философски, словно со стороны.

Она посмотрела на странный календарь – единственную вещь, которую она принесла сюда из своей прежней жизни. Вместо дней месяца, которые она заклеила, там были написанные от руки чёрные цифры, значение которых было понятно только Еве. Сегодня там стояла цифра 23. Двадцать три дня без Дэна. Всего двадцать три дня, а казалось, прошла целая жизнь. Даже несколько жизней: две из них – до Дэна и с Дэном, а теперь идёт третья – без него.

В тот день, когда она влезла в это тело, их оставили вдвоём, чтобы они поговорили. Они могли бы говорить вечно, ведь когда он был рядом, время до сих пор останавливалось, но разговор был коротким.

— Я думаю, мы не должны больше бегать друг от друга, — начала она, сидя напротив него всё на том же диване в гостиной.

— Я не бегал. Просто так сложились обстоятельства, — начал он, но вдруг осёкся, оставшись явно недовольным собой, и замолчал.

— Вот об этом я и говорю – обстоятельства или любые другие причины, в которых ты не виноват: так сложились звёзды, так упала карта, так было предсказано. Всё это больше не имеет значения, — она видела, как он поморщился, словно у него резко заболели все зубы, но не перебил, и Ева продолжила, — Тебе больше не надо передо мной оправдываться. Ты мне ничего не должен. Я освобождаю тебя от всех обязательств, что ты мне дал. И возвращаю тебе все те слова, что ты мне сказал.

— Ева, я не…, — он поднял голову, чтобы на неё посмотреть и тут же опустил её. Ева понимала. Даже голос её сейчас был чужим. А уж вести такой тяжёлый разговор, глядя в глаза незнакомой женщины, было просто невыносимо.

— Мы должны расстаться, Дэн. Вернее, мы уже расстались, только нужно принять это. И я не говорю, что это будет просто для нас обоих. Я понимаю, что ты тоже мучаешься, но я не смогу простить. Это всегда будет стоять между нами. Всегда. Разбитую чашку не склеишь, она навсегда останется разбитой чашкой. И между нами никогда не будет всё по-прежнему. Увы! И мне очень, очень жаль.

— Ева, прости меня, — он всё же посмотрел ей в глаза.

— Я простила тебя, Дэн. Теперь уже простила. Но я никогда не смогу забыть.

— Нет, — возразил он очень убедительно. — То, чего ты мне никогда не сможешь простить я никогда и не делал. Пусть даже я в этом признался, но я не знал, как по-другому поступить. И я прошу простить меня именно за это. За то, что не придумал ничего умнее. За боль, которую я тебе причинил. Но, я умоляю тебя, дай мне шанс. Я ещё не знаю, как, но я сумею найти способ всё исправить.

— Дэн, ты просишь меня простить тебя за то, что ты сказал правду? — усмехнулась Ева, — Простить, что не соврал?

— Нет, как раз наоборот, — и он снова поднял глаза, — Прости за то, что соврал.

Ева не понимала. Она слышала, что он говорит, но смысл его слов до неё не доходил. В любом случае, что толку оттягивать неизбежное. Понимала она его или нет, всё кончено.

— Это уже не важно, Дэн. Соврал ты или сказал правду. Не важно. Мы больше не вместе. И ты свободен, — сказала она спокойно.

Если бы она могла, то сейчас встала бы и ушла. Но она не могла даже положить ногу на ногу, настолько в тот день была слаба, поэтому ей пришлось закончить этот разговор почти грубо.

— Я больше ни о чём не хочу говорить. Пожалуйста, уходи!

— Хорошо, — сказал он, вставая. — Сегодня я уйду. Но я вернусь, когда мне будет что тебе сказать. Потому что я люблю тебя. И никогда не перестану тебя любить.  

Он ушёл. Больше всего на свете ей хотелось крикнуть: «И я люблю тебя! И никогда не перестану тебя любить!» Но она не крикнула и не прошептала. И даже не заплакала. Что толку в этих слезах? Он ушёл, и мир снова опустел, стал безжизненным, блёклым и холодным.

Она почти ненавидела его за то, что он снова дал ей надежду. Но в этот раз Ева решила довериться разуму, а не чувствам.

 

Две недели она потратила на то, чтобы всё это написать для Розы. И теперь ждала от неё ответа. А ещё праздника. Потому что сегодня был Новый Год, и всех пригласили праздновать его в Замок Гард.

Ева не любила Новый год. Она вообще не любила праздники, потому что не умела веселиться, и считала себя настоящей занудой. Но, видимо, Анна Гард любила, потому что с самого утра она чувствовала сегодня это предвкушение праздника и волшебства.

Когда несколько дней назад дом только начали украшать, развесили гирлянды, венки из хвойных веток с красными лентами и яблоками, расставили праздничные свечи и установили по центру гостиной большую пушистую ёлку, настроение Евы привычно испортилось. И хоть Альберт Борисович и Арсений постоянно спрашивали её советов о том что и как сделать лучше, по-настоящему им помогала только Эмма. Ева одобрительно кивала головой, стараясь никого не обидеть, и всегда находила способ самоустраниться от этой суеты.