Страница 49 из 188
- Я, конечно, не уверена, - сказала она, волнуясь, - но хочу попробовать.
Дэн посмотрел на нее удивленно, а она набрала воздуха в грудь и со всей силы крикнула:
- Кэ-кэ-чээээн!
Дэну показалось, что эхо многократно отразило от стен ее голос и хоть звук был не такой красивый как в Пизанском Баптистерии, когда поет один человек, а кажется, что целый хор, но произведенный эффект был куда сильнее. Сначала то там, то здесь из-под разных дверей стал появляться свет, потом стали светиться некоторые двери целиком, потом все это стало моргать, словно перегорающие лампочки, но потом все потухло. И когда Ева, опустив плечи, уже грустно посмотрела на Дэна, и расстроилась, что ничего не получилось, под самым потолком загорелась огромная хрустальная люстра. Дэн на секунду зажмурился от яркого света. Ева опустила глаза к полу, а когда снова подняла, то увидела, что потолок стал куполом, и от этого купола по стенам вниз стекает тяжелая темная краска, обнажая удивительные красочные фрески между массивными мраморными колонами. Дэн оглянулся. Там, где только что был экран, тоже возвышались мраморные стены. И больше ни одной двери.
Ева пошла рассматривать колонны, украшенные барельефами.
- Обожаю храмы, - сказала она Дэну, который к ней присоединился, - Храмы, соборы, церкви, гробницы, а еще замки и библиотеки – моя страсть с детства.
- Тогда тебе точно понравиться, - сказал Дэн и показал рукой вперед, туда, где в «его кинотеатре» когда-то был верхний ряд кресел. Всю стену теперь занимали полки с книгами в старинных кожаных переплетах. И зал продолжал трансформироваться, вытягиваясь в длину, обрастая навесными балкончиками и тяжелыми мраморными лестницами. Ева уже устала идти, тем более что все это было красиво и торжественно, но совершенно непонятно как связано с нанайской шаманкой.
Ближайшие кресла, в которые можно было присесть, находились как раз у стены с книгами, и Ева устало поплелась туда и сразу села. Дэн был выносливее, он не хотел рассиживаться, а достал с полки фолиант больше похожий на небольшую цементную плиту, только красного цвета и положил ее на стол между креслами.
- Надеюсь это не «Жизнеописание пророка Мухаммеда»? – недоверчиво посмотрела Ева на книжищу, - Я помню, в нем что-то около восьмидесяти глав.
Дэн ничего не ответил и просто открыл книгу. В ней были чистые листы. Абсолютно чистые. Он унес эту и принес другую книгу. Она тоже оказалась пустая. И третья. И пятая. Книге на десятой он тоже, наконец, утомился и присел в кресло рядом с Евой.
- Жаль, - сказал он, - Я надеялся хоть что-нибудь узнать об этой старушке настоящего.
- Да, Дэн, именно настоящего! Может она просто сама забыла, что из этого всего настоящее, а что обман.
- Ничего я не забыла, - прозвучал совсем рядом знакомый чуть с хрипотцой голос.
Они невольно повернулись, а старушка в длинном закрытом платье и богатой шали с длинными кистями на плечах, уже разворачивала удобное кресло, бросив на стол пачку недорогих сигарет и зажигалку.
- Рада, что ты не забыла мое имя и так правильно сумела им воспользоваться, - сказала она, усаживаясь и прикуривая сигарету.
Ева не знала, что сказать, она только открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба.
- Мне осталось несколько дней. Я знала, что он попытается меня обезвредить, чтобы не сболтнула лишнего, но я тоже многому научилась за эти годы, - она выпустила упругую белую струю дыма вверх над головами все еще молчавшей парочки, - Антураж, конечно, так себе.
И она сделала рукой с сигаретой небрежный жест, обозначая пространство вокруг.
- Но не будем тратить время зря!
Дэн крутил в руках синюю сигаретную пачку.
- Мне кажется, я видел эти сигареты, - сказал он задумчиво, - Это же подарок, я прав?
- О, да! Это тот самый подарок, благодаря которому я снова лежу там как брюква на грядке. Но я знала, что он с секретом, так что достала его вчера сознательно. Сами того не зная, они сделали только лучше.
И она довольно улыбнулась.
- Но кто они, Евдокия Николаевна? – спросил Дэн.
- Они - это Франкин, кажется, сейчас его зовут Анатолий, и его сообщники.
- Да, Анатолий Платонович, - подтвердил Дэн.
- Сразу скажу, исповедь мне без надобности и перед смертью душу свою я никому изливать не собираюсь и каяться ни в чём не буду. Моя жизнь просто вплелась в эту историю, которая касается всего вашего народа, который вымирает. Я не хотела помогать, и вообще не хотела вмешиваться. Мне все равно одним народом меньше или больше, тем более на земле, на которой меня уже не будет. Но эта девчонка, которая столько лет живет во мне, эта слабая глупая девчонка… Все эти годы она словно дополняла собой мой ужасный характер и там, где у меня много, у нее было совсем чуть-чуть, а там, где мне не хватало, у нее было с избытком. Я лживая, она честная; я бессердечная, она душевная; я вероломная, она преданная. Виленович говорил, что человек может жить до 120 лет, но организм его изнашивается всегда раньше этого доступного ему возраста. И все винят в этом экологию, неправильное питание и вредные привычки. Врачи пытаются лечить тело, а нужно лечить душу! И эта девчонка, что своей чистой душой нивелировала во мне все мои изъяны, дала мне такую возможность. Я - прямое тому подтверждение. Я скоро умру не потому, что мое тело достигнет критической точки в 120 лет, которой так боится Шейн. Я умру, потому что рано или поздно он вытащит из меня эту девчонку, а я слишком к ней привыкла, чтобы просто так без боя с ней расстаться.