Страница 92 из 162
— Как она обрадовалась мне, когда я пришла! Да и я ей была рада! Проговорили ведь весь вечер. Она всё молодость вспоминала. Как приехала в деревню эту с мужем. Как жили тяжело, а счастливо. Все к мужу хотела — умереть. Вот и сбылась её мечта! Мне тоже недолго осталось. Но меня никто там не ждёт. Да и здесь никто не помнит. И мне всё равно, умру я молодой или старой, в кругу семьи или в полном одиночестве, попаду я в ад или в рай, ждёт меня там кто-нибудь или нет. Легче ли мне от этого? Нет. Жалею ли я об этом? Нет. Неважно всё это. А знаешь, что важно? — и она повернулась и посмотрела на Дэна в упор.
— Нет, — ответил парень.
— Важно не то, как ты умрёшь, а то, как ты жил. А я… я не знаю, как я жила.
Она замолчала и молчала так долго, что Дэн думал, она не хочет больше говорить. Но когда он решил уже что-нибудь спросить, она неожиданно сказала:
— Я знаю, ты не такой как все. И Шейн не такой. Шейн он…
Она задумалась, Дэн хотел возразить, но она его жестом остановила:
— Я точно знаю, не спорь. Я чувствую. Вернее, не я, она чувствует. И она злая. Но она злая, потому что боится. И она сильная. Та, что не я.
Дэн открыл рот и закрыл не сразу.
— Я не знаю, как я жила, потому что я словно живу две жизни. Одновременно. И одна из нас старше.
— А как зовут ту, другую, что не ты? — спросил Дэн.
— Дуся. Я не знаю, я не понимаю, кто я, — и она запаниковала, стала метаться по кровати.
— Сара, Сара, успокойся! — спокойно сказал Дэн, уверенно переходя на «ты».
Он вдруг понял, что его так беспокоило во время всей этой речи старушки. Она говорила по-другому. Пусть старческим надтреснутым голосом, но построение фраз, сами слова, выражения и интонации были совсем другими. Где эти «маменька», «милок», «помру»? Где «Виленович»? Она называла его Шейн!
И она успокоилась и посмотрела на него с удивлением.
— Сара, скажи, а сколько тебе лет? Ну, ты как думаешь? — спросил он спокойно, со знанием дела.
— Не знаю. Двадцать пять, тридцать? — она словно спрашивала это, надеясь, что он знает.
— А что ты помнишь о своей жизни?
— Теперь многое. Я что-то могла, чего не могут люди. Вы с Шейном тоже это умеете. Шейн, он… — она словно никак не могла припомнить что-то о Шейне, и каждый раз, произнося его имя, останавливалась. — И тот другой, он тоже умел. Но я не помню, что. Но я родилась намного раньше, чем вы. Или это не я? А еще, мне кажется, я еврейка. Вы тоже евреи? Мы все евреи это можем? То, что я забыла? Поэтому мы не такие, как все?
Дэн засмеялся:
— Нет, Сара, нет, мы не евреи. Дело не в этом! На счёт тебя, правда, не знаю, но обещаю попробовать разобраться.
— Обещаешь? — она пристально на него посмотрела.
— Да, — сказал он твёрдо.
Она немного успокоилась.
— Жаль, что я скоро умру, — сказала она грустно.
— Ты не можешь этого знать, — уверенно сказал Дэн.
— Нет, я знаю. Я уже умирала, — сказала она спокойно, — обещай мне ещё кое-что.
— Что?
— Обещай, что побудешь со мной, когда я умру, — невозмутимо продолжала она.
— Но как я узнаю? — спросил Дэн.
— Я тебе скажу, — закончила она.
Дверь неожиданно открылась, и в комнату зашла медсестра:
— Доброе утро, Денис Германыч! Не ожидала Вас тут увидеть, — бодро сказала она. — Евдокия Николаевна, доброе утро! Как вы сегодня?
И уже выходя, Дэн, глядя на провожавшую его взглядом старушку, одними губами сказал:
— Я обещаю!
И она в ответ кивнула.