Четыре оклика судьбы

Тут в стране стали происходит какие-то непонятные события. В магазинах исчезла сначала мука, макароны, печенье, потом белый и черный хлеб. В Свердловск разобраться с непредвиденной ситуацией приехал Никита Сергеевич Хрущев, но народ, забросал его тухлыми помидорами и гнилой картошкой. Хрущев обиделся и уехал. Стало еще хуже. Ввели карточки на хлеб. Нине на день полагалась четвертинка черного. В родном городе положение было немногим лучше. Семья Вихровых, благодаря матери, работавшей бухгалтером в ресторане, еще осенью запасла мешок муки. Мать напекла разных плюшек и отправила Нине посылку за двенадцати-летним братом. Худенький Виталик на пригородном поезде преодолел двести километров, без особых претензий перено-чевал в огромном сидячем кресле, и на следующий день отправился в обратный путь. Нина оценила своевременную помощь из дома. Когда в магазинах исчезают самые обыкновенные продукты, к которым привык, то отсутствие их кажется трагедией.

…Наташка, оказывается, была беременна уже четвертый месяц. Поделать ничего было нельзя и свадьба, которую они со своим пианистом запланировали на время, когда Наташке исполнится восемнадцать, состоялась в срочном порядке. Родители пианиста, люди с настоящей дворянской кровью, которую в хрущевские времена уже никто особенно не скрывал, с опаской пришли знакомиться к Наташкиной матери, полковой жене, разведенке, работающей вольнонаемной в управлении Уральского военного округа. Пока Наташкин отец учился в Академии Генерального штаба, мать Наташки привыкла всем начальникам отдавать честь. Отдавала, отдавала, так всю и отдала. Муж, узнав об этом, остался в Москве, а у матери теперь раз в неделю ночевал приходящий друг, – баянист из Уральского народного хора, и она, разочаровавшись в своем альтруизме, никаким соблазнам больше не поддавалась.

Родители жениха сели на краешек дивана, неспешно осмотрели скромную обстановку квартиры и вежливо выслушали условия противной стороны. Напор хозяйки их немного смутил, но они подавили в себе возникшее чувство неловкости. Привыкли воспринимать мир таким, каков он есть. Их будущая сватья, крашеная блондинка с подведенными морковной помадой губами, требовала, чтобы дочь после бракосочетания переехала в дом жениха. Чтобы не бросила из-за рождения ребенка училище. Чтобы платье сшили на свадьбу пышное и красивое, чтобы кольцо на руке – настоящее золотое, а не какая-нибудь подделка пополам с серебром, и, чтобы на столах была икра и даже фрукты.

Студенты весело отгуляли свадьбу. Наташка переехала к мужу, а Нина опять стала искать себе квартиру. В Свердловске тех лет, преимущественно деревянном, не только на окраинах, но и недалеко от центра, встретить частный домик было не такой уж редкостью. На улице Толмачева, что перпендикулярно сообщалась с «Бродвеем», то есть главной улицей Ленина, проживала землячка, бывшая Нинина одноклассница, родители которой купили дочке-студентке полдома. Жилой подвал они сдавали. Нина пришла со своей бедой к Наде, так звали землячку. Та сказала, что место занято, но можно обратиться в дом напротив. В этом доме живет женщина-врач с дочкой и старой матерью. Они, кажется, хотят сдать угол.

Так два последних учебных года Нина прожила в семье Веры Николаевны, врача железнодорожной поликлиники, которая подрабатывала вечными ночными дежурствами. В доме было фортепиано, и хозяева не возражали, чтобы Нина готовила программу экзамена. Когда Нине было лень ходить на занятия, она тихонечко из пачки лежащих на тумбочке документов Веры Николаевны доставала справку с треугольной печатью поликлиники, и вписывала себе медицинский диагноз – хронический ринит. Справка с освобождением от занятий на три дня покрывала ее пропуски. Свободные дни она тратила на учеников по фортепиано. Четыре ученика – в месяц сорок рублей. Сорок рублей – это пара новых туфель. Все было хорошо, но однажды старуха, мать Веры Николаевны, получив пенсию, так спрятала ее, что вспомнить не могла, где лежат деньги. Поскольку склероз в ее возрасте с годами все крепчал, она обвинила в краже Нину. Не помогло даже алиби. Когда старухе принесли пенсию, Нины дома не было. Бессмысленность происходящего, бессилие что-либо доказать, выбило Нину из колеи. Она, возмущенная несправедливым обвинением, ушла вечером к землячке Наде, твердо решив, что утром заберет свои вещи.

Когда вернулась – счастливая старуха сидела на кровати и завязывала деньги в платочек. Утром в ее голове прояснилось, и она нашла их за божницей. Вера Николаевна извинилась за мать и попросила не уходить от них. Нина, конечно же всех простила, но запомнила, что иногда могут так сложиться обстоятельства, что доказать свою непричастность будет невозможно. Как говорится, от тюрьмы, да от сумы не зарекайся…

На последнем курсе училища Нина решила, что старое пальто, перешитое из материнского, пора выбрасывать. Однокурсница Клара, со странной фамилией Борода, замужняя взрослая женщина, уступила ей темно-синий отрез сукна. Встал вопрос: кто сошьет? Борода предложила в качестве портнихи свою мать, костюмершу из ДК Железнодорожников.

– Только мама дорого берет, – предупредила она.

– Сколько? – спросила Нина.

– Тридцать рублей.

Это была почти двухмесячная стипендия студента второго курса, но других вариантов Нина не видела. Она согласилась.

Как-то в один из дней сентября, Клара Борода отправила ребенка к матери, муж ее был на работе, и однокурсницы, закупив две бутылки портвейна на четверых, после занятий оккупировали комнатку Клары на проспекте Ленина. Дом имел коридорную систему. Квартиры – два уровня. Внизу – кухня и столовая, вверху – спальня. Но из-за нехватки жилья все квартиры уплотнили. Общая кухня внизу. Там же одна коммунальная комната, наверху – другая, которую занимало семейство Клары.

Девчонки поднялись по узкой скрипучей лестнице наверх и дружно расположились за маленьким столом. Борода достала из шкафа новую меховую шапку и похвасталась:

– Муж к зиме подарил.

– Шапка у тебя дорогая? – спросила Нина.

– Дорогая, из соболя.

– Кажется, этот соболь недавно мяукал, – съехидничала Варя.

– Что ты в мехах понимаешь! – обиделась Клара Борода и убрала обновку в шкаф.

Девушки быстро нарезали хлеб, открыли консервы «килька в томате». Закуска к выпивону была готова. Отмечали начало последнего года обучения.

Нина, приняв на голодный желудок стакан вина, поняла, что ей стало очень хорошо. Как-то необычайно весело и свободно. Она села на подоконник открытого окна и стала смотреть вниз. Когда под окном появлялся какой-нибудь молодой человек, она кричала ему «эй!» и махала рукой. Кто-то смеялся, кто-то крутил у виска пальцем. Нине становилось все веселее. Она распоясалась и стала бросать в прохожих скрученные из бумажек шарики. Варя испугалась, что подружка от полноты чувств может, как Карлсон, полететь, и оттащила ее от подоконника. Нина зарыдала. Она еще не знала, что веселье при опьянении сменяется жуткой тоской и чудовищной головной болью. Испытав на следующий день весь букет этих неприятных ощущений, она сразу и на всю жизнь поняла, что невозможно безнаказанно получать удовольствие при помощи искусственных средств.

Сентябрь вступил в свои права, яркие краски осени наводили на мысль, что с блеклым имиджем тоже надо что-то делать. Нина обзавелась в аптеке таблетками гидроперита и решила изменить цвет волос. Первая окраска была неудачной. Из шатенки она превратилась в желто-соломенное чучело. Клара Борода, увидев ее на занятии, покачала головой и с видом искушенной в искусстве грима женщины, посоветовала повторить попытку. Но и вторая попытка волосам Нины не прибавила прелести Мэрилин Монро. Пришлось идти в парикмахерскую. Там дело профессионально довершили. Блондинкой Нина выглядела намного симпатичнее.

Осень, словно зная, что Нине пока нечего надеть, кроме легкого плаща, медлила с морозами. Но температура воздуха все-таки неуклонно понижалась. Под плащ приходилось надевать все теплые кофты.

– Скоро примерка? – спрашивала Нина Бороду.