Страница 18 из 64
- Люда, ну что ты говоришь? Что за глупости? Я так же, как и ты, не хочу расставаться ни с тобой, ни с Машкой, но я должен, должен попытаться сделать все, что в моих силах. Ты ведь понимаешь.
- Я хочу, чтобы ты был рядом, когда я… - Люда осеклась, опустила голову, губы задрожали.
- Даже и не думай об этом! - вспыхнул Островский, ухватил жену за подбородок, повернул к себе лицом, заставил смотреть в глаза. - Выкинь из головы! Ты сама себя ешь. А обо мне ты подумала? О Машке?
- Как же ты жесток, - с болью воскликнула Люда и попыталась вырваться из его рук, но Островский держал крепко.
- Ты меня дождешься, слышишь? Я найду выход. Мы еще золотую свадьбу отметим. Машка подарит нам внуков. Таких же, как она: пухленьких, миленьких и задающих много вопросов.
Люда всхлипнула, попыталась улыбнуться. В затуманенных глазах появился интерес. Островский тоже улыбнулся и продолжил:
- А ты научишься вязать носочки и печь пироги. Я тебе не говорил, но они у тебя пресноваты.
Люда с протестующим возгласом ударила мужа кулачком в грудь.
Островский не останавливался, лил елей ласковым голосом, хотел высушить слезы жены, отвлечь ее от темных мыслей. Люда хоронила себя заживо, а со смертью нельзя играть в поддавки. Чем больше думаешь о смерти, тем скорей она тебя найдет. Опустишь руки, и этот мир сожрет тебя с потрохами.
Дед ждал Островского два года. Два года мучился. Слег, с трудом ел, ходил под себя, но боролся, хотел дождаться внука из армии. Увидеть его мужчиной, целым и невредимым, узнать, достоин ли продолжатель рода фамилии. Когда Островский приехал, он просидел с дедом до глубокой ночи. Деду говорить было трудно, поэтому он больше слушал. А к утру его тело остыло. На лице - безмятежность, руки сложены на груди. Дед ушел. Сам.
Частое дыхание… Зверь… Лохматая морда вцепилась в плечо, потащила. Кажется, тварь не одна. С другой стороны кто-то запустил руку под мышку. В ребра точно шилья всадили, а черепушку долбили зубилом.
Бросили. На охапку… хвороста? Зажарить решили? Ложе тронулось, в глазах вспыхнуло, и я снова отключился.
- Значит, решил твердо? - спросил Артем и атаковал пешку конем.
- Кремень, - кивнул Островский, потер лысый череп: ход друга озадачил.
- И к усатому ходил?
- Ходил. Послезавтра уезжаю.
- Вот оно как.
Островский подставил под удар еще одну пешку. Если конь и ее сожрет, то коня растопчет слон.
- А-а, не, брат, - разгадал замысел Артем и тоже выдвинул пешку. - Ты только не забывай, что Зона - не Чечня.
Друзья на минуту оторвались от шахматной доски. Молча смотрели друг другу в глаза и будто видели мысли собеседника.
- Ты ходи, ходи, - ожил Артем. - Игрок из тебя сегодня неважный.
- Не до стратегий.
- Ты только там не наделай глупостей.
По интонации Островский прекрасно понял, что речь не о шахматах.
- Я слышал, Зона делает из людей животных, - с опаской сказал Артем. - Они бьются кланами ради бабла. Там полно уголовщины, так что не жалей этих… сталкеров.
- Не беспокойся, Леха успел кое-что рассказать, - произнес Островский мрачно.
“В Зоне доверять нельзя никому, - говорил Леха. - Ты там один. Техника - не помощник. Никаких вертушек, артиллерии и танков в поддержку. Даже природа коварна. Зона - не Чечня, брат, хуже. Дьявольская игра. Вот он сидит там, под землей и забавляется. Смотрит, как из людей прет истинная, гнилая сущность. Главное, знать меру. Я несколько раз чуть не погорел из-за жадности. Начальники там тоже гребут, но только засветись - засадят. В Зоне все против тебя. Надеяться на кого-то чревато смертью. Всем хочется кусочек пирога, но на всех его не хватит. Смерть в Зоне - обычное явление, будни. Легко списать на несчастный случай, на Зону. Так что нет там ни своих, ни чужих. Шакал шакалом погоняет. Будешь овцой - сожрут”.
- Тебе шах, - заметил Артем.
Островский взглянул на доску так, словно увидел ее только что. Ситуация сложная…
Холодно. Как же холодно! Ветер завывает, швыряет охапки мелких льдинок в лицо. Словно пощечина ежовой рукавицей. Кожа немеет. Противогаз… Где противогаз?
С трудом поворачиваю голову. Меня везут на связанных ветках. Слышу громкий скрип снега, уверенный, энергичный шаг. Мужской. Рядом бежит кто-то еще. Мелкие, семенящие шажки, сопровождаемые мягким похрустыванием. Спутник легкий, четырехногий…
Из четырехлапых в Зоне обитают только мутанты, но разве могут они идти мирно, бок о бок с человеком? Так кто же меня тянет? Контроллер? Болотник? Зомби? Почему не сожрали на месте?
Пробую запрокинуть голову, чтобы увидеть хотя бы затылок идущего впереди. Получается чуть изогнуться, даже уловить взглядом темно-зеленый капюшон, но боль выскакивает из всех уголков тела и окунает во тьму.
Душно. Лес щедро дарит тень, и все равно душно. Пот струится по грязному лицу. По бедру постукивает сумка с гранатами. По обе стороны громко, рвано дышат такие же грязные, потные бойцы, как и Островский. Впереди прокладывает маршрут седобородый старичок в низкой серой папахе, сером же старом чекмене и высоких сапогах из сыромятной кожи. Кавказский профиль почти не увлажнился, дыхание ровное.
Островский следил за проводником с интересом, что не ускользнуло от внимания чеченца. На явные знаки, оставленные преследуемыми, старик указывал Островскому молча, а требующие особой прозорливости пояснял.
Рыжий, веснушчатый Голобоков раз за разом утирал пот со лба, с мольбой посматривал на старика, словно от него зависело, когда закончится погоня за Магомаевым. Ермолов старался не терять гордой осанки, изображал Терминатора. На фоне бронзового загара коротко остриженные волосы светились белым золотом, а белки глаз и зубы - жемчужинами. Товарищи в шутку называли Ермолова Брэдом Питтом, на что рядовой деловито отвечал: “Я не Питт, я лучше”.
- Товарищ младший сержант, разрешите обратиться? - спросил Ермолов.
- Обращайся, - Островский вроде и разрешил, а прозвучало, как “отвали”.
Ермолов подошел вплотную и зашептал на ухо:
- Вадим, ты в самом деле доверяешь ему? - солдат кивнул на старика-чеченца. - Если он угостил нас кумысом, это еще не значит, что стоит записывать его в друзья.
Ермолов был дружен с Островским, оттого позволял себе некоторую вольность в разговоре тет-а-тет.
- Денис, - Островский отвечал так же тихо, - старое поколение - это не свора волков. Старикам честь важнее жизни, Аслан не опустится до обмана. К тому же его семья пострадала от боевиков. Впрочем, если у тебя есть знакомый-следопыт, мы расстанемся с Асланом.
Пристыженный Ермолов откололся.
- Гляди, младший сержант, - сухо произнес старик, - видишь, гриб сбит, чуть дальше - ветка обломана, а на щепе - волос с кафтана. Природа - зрячему помощник. Она, как книга, только выучи язык.
- Уверен, что Магомаев?
- Мы ведь не теряли след. Кто же еще? В горы идет.
- Можешь определить, как давно проходил?
Аслан задержался у обломанной ветки, потрогал пальцем белую сердцевину.
- Думаю, полчаса назад.
- Надо идти быстрее. В горах мы его не сыщем.
- Думаю, в аул идет. Наверняка, там задержится. Он недалеко.
- Аул, аул, - раздраженно пробормотал Ермолов, - а в ауле том может целая армия ожидать.
- Не ссы, Ермолов, - сказал Островский строго.
Следы и впрямь привели к деревне. Каменные сакли ступеньками поднимались по горному склону.
- Без моего приказа не стрелять, - приказал Островский.
Сняли автоматы с предохранителей. Островский вытер потную ладонь о штанину, сжал цевье.
Аул поразил беззвучием. Жители попадались редко. При виде военных они прятались в дома. Только Аслан вздымал руку в приветственном жесте и разевал рот, как хлопала дверь и обращаться становилось не к кому.
- Чертовы псы, - ругнулся Ермолов.
- Они боятся нас, - объяснил наивный Голобоков, хлопнув пару раз пушистыми ресницами.