Страница 2 из 4
И вдруг все кончилось.
Взяв салфетку, старик осторожно протер мой покрывшийся испариной лоб.
-Святые… матери… - прохрипел я, - что… что это было?
-Фрагмент первого занятия. Самые азы.
-Занятия…? Какого еще занятия? – мысли в голове слиплись в бесформенный ком, из которого никак не удавалось вычленить что-то конкретное, - Вы о чем?
-Уроки самоконтроля для Шаггардов - бойцов Императорской Гвардии. Они все проходили курс управления болью, и я был у них в лагере старшим Кхен-Ассакшем.
-Но… зачем? - постепенно, чуть ли не через силу, я смог, наконец, выпрямиться и расправить скрюченные и дрожащие конечности, - ради чего?
-Воин, который боится боли – не воин, а комок навоза, - старик взял со столика свою чашку, которая даже остыть не успела, - если солдат хочет выжить в схватке, хочет выполнить поставленную перед ним задачу, он должен сохранять боеспособность в любой ситуации, при любом ранении, а для этого ему необходимо научиться контролировать боль, управлять ею. Старый Император прекрасно понимал, что Шаггарды – последняя и главная гарантия его безопасности, и для достижения ее максимальной эффективности не жалел ни денег ни солдат.
В моей памяти вновь всплыли кровавые картины тех давних сражений. Последний рубеж обороны противника пал под нашим натиском далеко не сразу. Никогда более я не видывал столь ожесточенной рубки. Имперские гвардейцы дрались как безумные и, кроме того, категорически отказывались умирать. Многие из наших бойцов дорого поплатились за свою самонадеянность, полагая, что, пронзив противника мечом, можно спокойно отвернуться и пойти своей дорогой. Даже смертельно раненные, Шаггарды продолжали биться. Когда им отрубали правую руку, они брали меч в левую и сражались дальше, забрызгивая пол и стены хлещущей из обрубка кровью. Они не кричали, не стонали, двигаясь подобно ожившим молчаливым и бесчувственным статуям. Зрелище было настолько жутким, что некоторые из моих солдат после той битвы двинулись умом. Даже меня кошмары не отпускали потом еще очень долго.
И вот теперь, спустя столько лет, я, похоже, выяснил, в чем крылся секрет необычайной живучести Шаггардов. Кхен-Ассакш…
-Но как Вы оказались… здесь? – я обвел взглядом тесную каморку без единого окна.
-В моем лице Папенька нашел идеальный инструмент для превращения неугодных ему людей в покорное и согласное на все хнычущее Ничто. Даже Хранителей Крови.
-Это святотатство! Святые Матери такого Вам не простят!
-Расскажите об этом нашему Безымянному, - старик невесело усмехнулся, - он использует свою любимую игрушку при каждом удобном случае, раз за разом заставляя меня боль причинять, тогда как раньше я ее творил.
-Но в чем разница-то?
-А вы дайте живописцу малярную кисть, ведро краски и отправьте красить забор вокруг свинарника – думаю, он Вам весьма доходчиво объяснит, в чем разница, - он отставил чашку и снова поднялся, - при дворе старого Императора я был уважаемым человеком, в то время как здесь окружающие меня боятся, ненавидят, презирают. Поверьте, в сложившихся обстоятельствах наше общение является для меня столь же мучительным, как и для Вас.
-Разве с Шаггардами дело обстояло иначе? – я с тревогой следил за тем, как он, привычно разминая пальцы, опять перемещается ко мне за спину.
-Разумеется! Ведь они шли на это добровольно… Ладно, теперь простенький аккордик…
-Погодите, погод…
Огненный смерч охватил мое тело, сперва мгновенно изжарив ноги до костей, а затем побежав вверх, распарывая и разрывая кожу и плоть на своем пути. В обнажившиеся обугленные суставы хлынул расплавленный свинец, тяжелые капли которого гулко барабанили по опустевшим трубам костей. От нестерпимого жара глазные яблоки начали распухать и выползать из глазниц, готовые вот-вот взорваться кровавым фейерверком…
-Ай-яй-яй! – старик сокрушенно покачал головой, вытирая салфеткой струйку крови, сбегающую из моей прокушенной губы, - Святые Мамаши будут недовольны.
-Прек… прекратите, - я еле-еле смог расслышать собственный голос, - хватит.
-Я же Вам сказал – это Ваш и только Ваш выбор. Будьте послушны, удовлетворите Папулино любопытство, и мы больше не увидимся.
Кровавый туман перед глазами постепенно рассасывался, и сквозь него проступили мои ноги. Целые и невредимые.
-У меня была целая школа… ученики, - отдающиеся в ушах тяжелые удары сердца почти заглушали голос старика, - а тех недоумков, что присылает ко мне наш Папенька, учить бесполезно. Причиняя другим боль, они получают удовольствие. В нашем деле такое категорически недопустимо, боль должна быть точной и чистой. Поначалу и сам Безымянный хотел присутствовать, когда я работаю со своими пациентами, но я ему отказал. Это искусство не для праздных зевак.
-Искусс… кусство!? – я попытался истерически хохотнуть и немедленно закашлялся, - Вы назы… ваете это искусст… вом!?
-Вам просто недостает навыка. Немного тренировки, и сможете слышать и понимать музыку боли. Будь у нас с Вами чуть больше времени…
-Вы… Вы… - все еще сбивчивое и захлебывающееся дыхание мешало говорить, - вы сумас… сумасшедший! Как и Без… Безымянный!
-Вовсе нет! Умей Вы слушать, я бы исполнил для Вас Симфонию! Это же прекрасно! – над моим ухом хрустнули суставы, - вот, смотрите.
-Нет-нет-нет-НЕЕЕТ!!!
…серое пятно, продолговатое серое пятно, два пятна, какие-то… ах, да, это же мои ноги, точно! Все еще целые и невредимые. А где же руки, где мои руки!? Я же помню, как их перемалывала огнезубая дробилка, палец за пальцем, косточка за косточкой… и кислота, кипящая кислота… Океан кислоты, в котором растворялось и таяло мое жалкое «Я», превращаясь в зыбкую тень, трепещущую перед величием всепоглощающей боли.
В нос ударил едкий запах нашатыря, и я замотал головой, мыча как теленок. Слов у меня уже не осталось.
-Ну зачем Вы так!? – голос моего мучителя доносился словно издалека, глухой и невнятный, почти заглушаемый кузнечным грохотом крови в ушах, - сбежали с урока после первых же тактов детской песенки!
Старик укоризненно поцокал языком и прошаркал к столу, где загремел какими-то пузырьками и склянками.
-В следующий раз так легко улизнуть Вам не удастся, - перед моим затуманенным взором промелькнул небольшой флакончик, - несколько капель этой микстурки надежно прикрепят ваш разум к реальности, и позволят нам погрузиться глубже.
-Глу… бже? – при одной только мысли о том, что до сих пор мы всего лишь барахтались на поверхности, у меня снова потемнело в глазах.
-О, да! Мне еще столько всего предстоит Вам рассказать и показать! Боль, которую возможно причинить плоти, конечна. Боль же разума – беспредельна! - данное обстоятельство определенно согревало моему мучителю душу, - так что у нас с Вами впереди еще много открытий. Думаю, Вы все же окажетесь покрепче, нежели ваш юный предшественник.
-Пред… шественник? – еле слышно просипел я, - Себах?
-Не знаю, я не спрашиваю имен у своих пациентов. Зачем?
-Что… что с ним случилось?
-Его разум покинул наш мир, - старик вздохнул, убирая склянки обратно в шкафчик, - Папенька был страшно зол, помнится. Он определенно надеялся вытрясти из него больше информации. Ну хоть Вы меня не подведите!
Я невольно вспомнил Себаха – молодого, жизнерадостного, всегда готового впрячься в любое дело, каким бы сложным и опасным оно ни было, вспомнил его лицо, его голос…
-Будьте Вы прокляты! – прошептал я, буквально через силу заставляя повиноваться одеревеневшие голосовые связки, - Вы – чудовище! Когда я отсюда выберусь, я лично Вас придушу! Удавлю голыми руками!
-Когда выберетесь? – он прищурился, словно прикидывая мои шансы, - если выберетесь… готов держать пари, что нет, Вы меня не тронете. Мы с Вами тоже прекрасно поладим, вот увидите.
Старик подошел к двери и подергал за шнурок колокольчика, вызывая стражников.
-На сегодня, думаю, хватит. А завтра утром, отвечая на вопросы нашего дорогого Папеньки, помните о том, что на втором занятии мы с Вами будем изучать более сложные, сочетанные аккорды. Не всякая голова без подготовки такое выдержит, но я в Вас верю.