Киномеханика

Глава 2

Пляж Клима Ворошилова

Следовало сосредоточиться на срочных поисках пропитания и забыть на время обо всем остальном. Но Марату ни при каких обстоятельствах не хотелось упускать из виду и компанию попутчиков. Он проследил взглядом, как четверо одетых людей с трудом пробираются среди загорающих, которыми кишмя кишела центральная часть пляжа напротив фуникулера. На некотором возвышении, за широкой пляжной полосой, отгороженное от нее бетонным барьером и ступеньками, под полотняным навесом устроилось кафе «Поплавок», оттуда тянуло дымком жарящихся шашлыков, но, разумеется, Марату нечего было и мечтать попробовать эти коричневые сочные кусочки южного мяса. У ограды за крайним столиком вольготно расположился мужчина кавказской наружности; за всеми столами сидело по нескольку человек, а кавказец был совершенно один. Высунув голову из-под навеса и приставив руку рупором ко рту, он звал Адика. Вор приостановился, заметив зовущего, махнул ему рукой и, изменив направление первоначально выбранного движения к фуникулеру, в сопровождении Лоры, Стерха и рыжеволосой Жеки отправился в шашлычную.

Четверка попутчиков Марата расположилась в кафе основательно, им принесли вино и мясо – очевидно, компания собиралась, может быть не впервые, поднимать тосты за возвращение Адика из мест лишения свободы. Фуражка Краба перекочевала с головы вора на голову рыжеволосой Жеки, которая стала похожа в ней на гавроша. Сигарета в руке только довершала эффект, но Марату показалось, что курит она не затягиваясь. Он отсел подальше от набежавшей на берег неожиданно длинной волны, с шипением отступившей назад, и задумался. А что, если… что, если вор расправился с Крабом в то время, когда он, пригревшись, разомлев и укачавшись, спал, забыв о деле?! Адик мог пойти в рубку и там разобраться с мореманом. Или, не думая о последствиях, в порыве злости сбросил того за борт, а добраться до берега, которого не видно, Краб, как бы великолепно он ни плавал, не смог бы ни брассом, ни кролем, ни стилем баттерфляй. Зачем же убийца оставил себе такую улику, как фуражка? Нет, это, конечно, немыслимо: Адик вовсе не похож на дурака. Моряк или остался на катере, или где-то сошел на берег. Ясно одно: как ни крути, Краб находится в большой опасности. Не имело смысла выяснять, присваивал он чужие ценности или нет, целесообразнее было сосредоточиться на нейтрализации Адика. Если Адик уверен, что мореман нанес ему ущерб, он будет изобретать все новые и новые способы его возмещения, пока не утолит жажду мщения, а обычным способом, то есть деньгами, Краб, скорее всего, возместить ущерб не сможет. Но Марату истец (если предположить, что это и в самом деле он) задолжал раньше, и право взыскать с него по счетам он не собирался уступить никому, будь ты хоть трижды вор в законе или кто там этот Адик есть.

В глазах рябило от ярких купальников, зонтов, мячей, полотенец и разных оттенков загара: рядом с розовыми, как вареные раки, людьми бродили обугленные солнцем до черноты тела. Передвигаться тут можно было только как по лабиринту, замысловатыми зигзагами обходя плотные группы, но и там, где посвободнее, приходилось делать гигантские шаги, чтобы на что-нибудь не наступить. Марат с трудом удерживал равновесие на крупной неровной гальке, обжигающей босые ступни. Но, странным образом, благодаря этой же сутолоке он никого не раздражал своим присутствием, и красивые женщины с дорогими кольцами на холеных руках, женщины, которые в других городах при виде Марата переходили на другую сторону улицы, – тут лежали, разметав руки, в самых расслабленных позах и едва приоткрывали ресницы, если он проходил ближе, чем в полуметре от них; реагировать острее было бы смешно и утомительно – настолько часто тут все друг друга беспокоили.

Несколько раз Марат проходил мимо дамских сумочек и мужских брюк с оттопыренным чем-то толстым карманами; купающиеся оставляли их без присмотра среди других вещей на деревянных лежаках, небрежно расстеленных тряпках и просто на земле. Может, люди на курорте отдыхали действительно как при коммунизме и пленительная атмосфера общей беспечности была искренней, но заражаться ею Марат не хотел. Усыпляя бдительность, она сама по себе служила западней. Мало ли сколько голов из купающихся в воде зорко следило за тем, что творится на берегу! Кроме того, к любой сумочке мог быть протянут присыпанный камушками шпагат: протяни к ней руку чужак – и она уползет от него под злорадный хохот хозяев (в Учреждении Марат был свидетелем таких розыгрышей).

И более фантастическими, чем многолюдство пляжа, Марату казались рои обычных черно-желтых ос, которые с жужжанием вились между людьми, привлеченные запахом провизии на разостланных газетках. К сожалению, Марат не мог превратиться в одну из этих ос и сунуть хоботок вон хоть в тот растаявший на жаре кусочек сыра.

Он сел на гальку, спиной прислонился к высокой возле полосы прибоя бетонной буне, от которой на него падала куцая тень, и, не разворачивая пилотку в газетный лист – газету он подобрал на привокзальной скамейке, – перебегая глазами по сгибу снаружи вовнутрь и обратно, машинально прочел:

«По тропам мамонтов. На строительстве Байкало-Амурской магистрали в поселке Магистральном бойцы студенческого отряда Иркутского государственного университета, роя траншею для теплотрассы, наткнулись на непонятный предмет. Каково же было изумление всех, когда из ямы глубиной в полтора метра был поднят огромный бивень мамонта! Ценный трофей, пролежавший в сибирской тайге десятки тысяч лет, свидетельствует о том, что когда-то в этих местах, по которым ныне прокладывается трасса магистрали века, обитали стада доисторических слонов».

И все-таки стоило подумать о еде, оставив на время все мысли о деле. Хотя этот участок побережья оказался таким же цивильным и тесным, до почти полной непроходимости, как предыдущий, он внушал гораздо больше надежды. За ним простирался не город – его придавила дремучая зеленая гора, пляж отгородился от нее плотным строем узких черных кипарисов, под которым сейчас с грохотом и шумом скользил зеленой гусеницей поезд дальнего следования. Эта поросшая лесом гора волновала и манила Марата, и только боязнь потерять Адика из виду помешала ему сразу отправиться кверху. Невероятно, чтобы на обширном склоне, так близко от моря, не было садовых или огородных участков, где сейчас, в августе, спеют диковинные южные плоды, не говоря уже о яблоках. Но достигнуть горы Марату не удалось. У ее подошвы, едва Марат пересек рельсы, он попал в поле зрения стайки подростков.

Они жгли костер прямо на змеящихся по земле корнях широкого платана с энергично раскинутой кроной и при появлении чужака моментально пришли в движение. У некоторых оно выразилось в легкой перемене позы. Большинство выдало себя лишь быстрыми взглядами с искорками страха, злобы и интереса. Ничего не оставалось, как только направиться к ним с таким решительным видом, будто их-то он и искал или не видел ничего предосудительного в том, чтобы подойти к чужому огню, тем более что горел он не вхолостую. Проковыляй Марат опасливо мимо, они наверняка окликнули бы его, а оставь их оклик без внимания – легко бы его догнали и окружили. Инициатива оказалась бы в их руках, и невозможно было предугадать, как бы они ее использовали при таком численном перевесе.

Кострище было обложено принесенной с моря крупной галькой, поверх нее лежал лист ржавой жести, на котором жарился ворох темных моллюсков в плоских овальных раковинах, обросших бородой рыжей тины. В момент, когда Марат приблизился вплотную, один из пареньков – с длинными выгоревшими волосами и утиным носом, – взяв палку, гибко поднялся, якобы навстречу подошедшему, но, как оказалось, к костру, проворно перемешал раковины и сообщил, что мидии, раз их створки приоткрылись от жары, готовы. Просунув длинные, выбеленные морем ногти в щель, он раскрыл раковину и аппетитно подул на крохотный комочек бурой плоти внутри. На чужака он, вывернув шею, демонстративно не смотрел; если бы Марату вздумалось поприветствовать незнакомую компанию или с ходу задать вопрос, он мог обратиться в лучшем случае в его костлявую спину с широкими лопатками. Но Марат и не подумал этого делать, а молча выудил с противня моллюска покрупней, перевалил его, как печеную картошку, несколько раз из ладони в ладонь, чтобы остудить, и, зубами вытянув из ножа лезвие, растворил раковину.