Киномеханика

Конечно, в одиночку Лора не отважилась бы побежать на такой звук, и вор, будь он один, мог просто махнуть рукой и подниматься дальше (за пять лет за колючей проволокой всякого навидался и наслушался), но в ее присутствии ему ничего не оставалось, как только держать марку. Притом он был пьян, а пьяные люди, как не раз убеждался Марат, становятся более добрыми, а в поступках – непредсказуемыми. «Стой, стрелять буду!» – блефу я, дурашливо гаркнул Адик. Когда они, перепрыгивая через ступеньки, приблизились, припадок уже кончился. Нападавшие скрылись еще раньше, уверенные (Марат понял это по их обращенным друг к другу паническим возгласам), что переборщили и ненароком его изувечили. Киношный окрик Адика только подстегнул бегущих – они рассредоточились, учащенный топот их шагов раздавался среди темнеющих деревьев горного парка. Теперь несколько дней не покажут на улицу носа, договариваясь о том, чтобы складно врать на допросах в милиции.

Спина гудела от удара в дерево, кровь из неудачно прокушенной губы капала на рубашку, Марат стянул ее с плеч, чувствуя, что эта запоздалая мера его не спасет. Нож и деньги были на месте. После корчей припадка все было как в тумане, и Марат, ползая на четвереньках, долго собирал вылетевшие из нагрудного кармана открытки. Укатившуюся вниз фуражку Краба он поднял и сложил ковшиком. Подобрал и свернутую из газеты пилотку и сунул ее за ремень. Пожалуй, если ему с таким трудом в последнее время достаются средства к существованию, если он умирает с голоду в краю финиковых пальм и конфетных деревьев, то завтра, может, нечем и голову будет прикрыть от солнца. Фуражка Краба в счет не шла – это улика. Адику с Лорой он объяснил цель своих поисков иначе. «Шлёпки слетели», – пробормотал он и беспомощно развел руками, показывая, что не нашел. Ему возразили, что это мелочь. Марат опустил согласно голову: его босота в глазах спасителей отныне не вызывала никаких подозрений. Потом, когда его подняли и повели, он почти отключился и не отвечал на вопросы Лоры, что случилось, где он живет и т. п. Они сами вынуждены были разбираться в ситуации, и Марат словно сквозь сон слышал обрывки рассуждений, что после такого припадка ему обязательно нужен покой, что нельзя его оставить где-нибудь на лавочке, потому что его обидчики, очень вероятно, сейчас следят за ними. Им, видимо, безотчетно еще хотелось побыть спасителями и по-детски смаковать свое участие в его судьбе – конечно, в большей степени это касалось Лоры. Словно сквозь стекло – как будто это он был пьян, а не они, – Марат слышал слова Адика: «Я должен быть тебе благодарен, доходяга: если бы ты не вздумал тонуть у нас под носом, она бы ни за что не полезла в море – видите ли, оно ей надоело!» Лора отвечала за молчавшего Марата, а он волей-неволей прислушивался:

– А я бы просто прошла как королева! Чего она завизжала, побежала? Да пускай смотрят, кто не видел! Женщина мгновенно должна ориентироваться. Вот у нас был случай: выходит из автобуса дама, собралась в клуб в мини, стала переходить дорогу, вдруг резинка лопнула – и ее снежно-белое ажурное белье падает прямо на черный асфальт! Меня аж ошпарило внутри, словно это я потеряла… Она переступает через потерю и, не замедлив, не прибавив шагу, как будто так и надо, шествует дальше. Вот это женщина, вот это я понимаю! А тут мужчина, такой интересный, импозантный, сразу видно: из начальников, кивает на этот белый комочек – тут вся суть, конечно, в белье: если бы на ней был наш трикотаж мерзко-розового цвета, то всё, пиши пропало, – и говорит: «Это не вы обронили?» А дама ему: «Оригинальный способ знакомиться». Понимаешь, он ей понравился, и она его притянула, как коня за губу, – он ведь чуть слюной не подавился, когда бельё с нее упало. Я на остановке стояла и видела: ни один шофер на то, что она уронила, не наехал. Какая-то старушка привела милиционера – молоденький такой, щупленький, а ранний: ухмыльнулся и не тронул. Я, говорит, не дворник, а нарушения тут нет, проезду не мешает. Я бы его поцеловала, не будь этот цуцик при погонах и при исполнении.

– Да уж я не сомневаюсь! – язвительно проговорил Адик.

На Марата они почти перестали обращать внимание. Волей-неволей привели его туда, куда шли сами – в небольшую, тесно заставленную комнату в полуподвале двухэтажного дома. Помещение казалось еще меньше оттого, что было перегорожено ширмами, из-за которых выпорхнула девочка лет девяти, в облаке тонких вьющихся белых волос вокруг загорелого личика, и во все глаза уставилась на Марата.

– Ты еще не спишь? – с досадой сказала Лора, и по ее тону, по сходству внешности и мимики легко было догадаться, что эти двое – мать и дочь. Значит, Марат проник в их гнездо. С чувством выполненного на сегодня долга он опустился на стул и позволил за собой ухаживать. Теперь, даже если Адик живет не здесь, он выйдет на него через эту семью, или через еще одну девушку, показавшуюся из-за ширм вслед за ребенком. Ее рот непроизвольно скривился набок, когда она увидела вошедших и попыталась улыбнуться, как будто левая половина лица онемела.

– Что, опять на море качка? – высоким голосом спросила девушка и тут же, зафыркав и замахав перед лицом руками, вернулась за ширмы: Адик, закурив, пустил ей в лицо струю дыма.

– Слабонервных просьба удалиться! – буркнул он, и непонятно было, почему его забота не простирается на дочь Лоры: она была гораздо младше интересовавшейся качкой девушки и, по логике вещей, более слабонервной.

После обработки ссадин они могли бы предложить проводить Марата туда, где он живет – он разрабатывал легенду местной шпаны и не собирался от нее отказываться, – и, предотвращая эту угрозу, Марат сказал, что не хотел бы возвращаться домой без обуви, которую он надеется отыскать утром, когда рассветет, и с рубашкой в кровавых пятнах. Это был намек на ночлег – они, обменявшись взглядами и слегка нахмурившись, молча уступили.

В какой же момент Марат повел себя неправильно? Может, когда слишком стоически переносил жжение от протирания спиртом ссадин на спине и руках, ведь с обычной точки зрения эти порезы и гематомы не что иное, как опасные для здоровья травмы. Он не собирался издавать никаких стонов и вроде бы даже ухмылялся, глядя, как Лора осторожно прикасается к коже ватным тампоном и робко шепчет «потерпи». Только один раз он непроизвольно дернулся и весь напрягся: когда вор жилистыми пальцами ощупывал его череп, проверяя, нет ли серьезных повреждений. Чего он действительно не мог переносить без вспышек злобной дрожи, так это всякого рода освидетельствований, прослушиваний, просвечиваний, пальпирований, заглядывания в зрачки и проверок коленных рефлексов резиновым молотком – этого в его жизни накопилось через край.

Вор с женщиной, всецело увлеченные медицинской помощью, и не подумали предложить Марату ужин. Конечно, они были уверены, что ему не до еды. В конце концов, он бесцеремонно попросил чего-нибудь выпить, чтобы снять нервный стресс, в мыслях зная, что выпивку без закуски не подадут. Лора была шокирована – негодующе всплеснув руками, она хотела что-то сказать, но, когда Адик выразительно на нее взглянул, полезла в холодильник за едой. Он куда-то вышел и тут же возвратился с бутылкой, наполненной темно-фиолетовой жидкостью с легким оттенком розового. На стекле была яркая этикетка с изображением старого замка и с подтверждающей рисунок надписью. «Презент от СМЕРШевца», – сказал Адик, криво ухмыляясь. В бутылке оказалось не кислое чешское вино, а самодельное, с необыкновенным букетом, в котором среди неопределимых оттенков Марат уловил и вкус лесной юргинской земляники, поспевающей на выгревах. Теперь, когда еда наконец появилась, утолению голода мешала распухшая кровоточащая губа, и Марат, смакуя, жевал на одной стороне тонкие ломтики костромского сыра, казавшиеся ему крепко солеными – может быть, от примеси крови. Он сознавал, что быстро захмелеет и перестанет контролировать происходящее. И старый сиделец Петрик не советовал пить, когда ты на задании, но Марат физически не мог круглосуточно быть при исполнении – он не локомотив, где сменяющие друг друга машинисты круглосуточно держат в руках рычаги управления. Таков был рваный ритм его миссии. Прежде она испытывала его годами мучительного выжидания, а теперь гнала в пожарном порядке, словно можно было разом наверстать упущенное. Он за один день продвинулся дальше, чем за все предшествующие годы. И заработал моральное право до утра отключиться. Его отвели за ширмы, на какое-то короткое, широкое и жесткое ложе, и он провалился в черноту, положив открытки под голову и нащупав в кармане нож.