Страница 16 из 23
И сунул полковнику руку.
Я думал, тот ее сейчас поцелует.
По-моему, Газин дышать начал, только когда вождь повернулся к нему спиной.
Мне Тунгус бросил, проходя мимо:
– А ты не будь, как вы говорите, и-ди-о-том. Я правильно сказал?
– Ты делаешь большие успехи в языке, друг мой.
Тунгус вдруг остановился и буркнул под нос:
– Как странно. Ты очень хочешь пойти со мной – и не можешь. Почему?
– Сам не понимаю. Наверное, меня так научили. Это часть моей работы – ни во что не лезть руками. Иногда бывает стыдно. Иногда мне кажется, я просто трус. Да здесь, наверное, все так думают. И я вместе с ними…
– А гвоздь в голову забить – это не руками?..
Скажи такое кто из наших, я не особо удивился бы. Но тут прямо остолбенел. Наружу рвалась мольба: «Ты же знаешь, что это не я! Ты же всех насквозь видишь!» Молчать. Тихо. Ни слова, а вот эту недостойную умоляющую интонацию я взял и задавил в себе.
Проклятье, я нынче точно стал дипломатом. Выдрессировал меня великий вождь Унгусман.
– Береги мою девочку, она тебя очень любит, – бросил Тунгус, уходя.
– Ты вернешься… – прохрипел я ему вслед. Говорить оказалось вдруг неимоверно трудно.
Вождь совсем по-людски дернул плечом в знак того, что бог знает, вернется он или нет, – а вот мне задача дана, и полковнику тоже, и как бы не всей матушке-России, и он оставляет на наше попечение свой народ, и нам теперь никак нельзя быть идиотами…
– Ну, ты обещал меня прокатить на своей леталке! – донеслось издали.
Чернецкий показал высокий класс понимания этикета: суетиться и не подумал, только сделал приглашающий жест, а дверь конвертоплана открыл, согнувшись в поклоне, бортмеханик.
Я пошел к вездеходу. Я больше не мог оставаться здесь.
Они вернутся, твердил я про себя, они вернутся.
Боевой вождь Унгасан сидел на ковре, весь заваленный какими-то свитками. Несколько лежало у него на коленях, пара торчала из-за пазухи, один он держал под мышкой, другой в руке, а третий развернул, помогая себе зубами, и косил в него хмурым глазом.
– Что скажешь? – спросил он невнятно.
Гасан был не просто хмурый, он был злой, что для туземца редкость. Можно понять – двадцать лет парню на наши года, и вдруг такой подарочек: государственное управление в полный рост.
– Он умеет делать вот так? – я показал руками.
– Лучше всех. Но эти твари, они же тупые. И отец их в жизни не видел. Говорю ему: давай я пойду…
– Ты их тоже не видел.
Гасан выпустил свиток из зубов и уставился на меня.
– Я воин! Я умею биться! А отец… Он другой. Он умеет заставлять все живое любить себя. Я сейчас здесь не потому, что отец приказал, а потому, что очень люблю его!
Сказав это, боевой вождь династии Ун шмыгнул носом.
Туземцы плачут совсем как мы. Да они и есть мы, только намного лучше.
– А эти твари… Не способны любить. Понимаешь?
– Да, вождь.
– Мне сообщат, как все прошло… Но ты ведь узнаешь раньше. Я хочу доклад немедленно, советник. Ты сделаешь это для меня?
– Да, вождь.
Гасан стряхнул на пол лишние свитки, встал и подошел вплотную, навис надо мной, нарушая разом и этикет, и местную технику безопасности, по которой от вождя до гостя должна быть минимум вытянутая рука, а лучше полторы.
– Советник, – повторил он. – Отцу советы не нужны. А мне понадобятся. Много. Как бы все ни кончилось, нам с тобой еще работать и работать.
Фраза вышла совершенно земная, но мы с транслятором независимо друг от друга перевели ее именно так.
– Всегда к твоим услугам, вождь. Ты же знаешь, как пользоваться связью – просто вызывай меня. Но сейчас я иду проведать больных.
– Да. – Гасан вдруг фыркнул. – Отец так и не освоил вашу связь. Он хочет от вас школы, больницы, электростанции, мечтает послать нас с Унгури в Мос-ков-ский у-ни-вер-си-тет, а простой телефон в руки не берет… Второго такого, как отец, нет. Им мог бы стать Унгелен. А я не стану. Грустно.
– Черт побери, как же ты вырос! – вырвалось у меня.
Гасан хмыкнул. И совершенно отцовским жестом положил мне руку на плечо.
– Пришлось, – сказал он.
А потом отослал меня тыльной стороной ладони – тоже совсем как отец.
Я ушел к больным, пытаясь сообразить, каков теперь мой статус во дворце. Старался думать о чем угодно, только не о том, что творится за полтораста километров отсюда. Все равно узнаю детали не раньше, чем операция закончится. Поскольку она как бы нелегальная, полковник зашифровал каналы связи.
Двое больных явно шли на поправку, трое, по выражению сменщика, «пока зависли, но прогноз ничего себе». Угольно-черное тело, покрытое сыпью, выглядит не так устрашающе, как белое, но человек с очень высокой температурой – грустное зрелище само по себе. Я принял дежурство, провел штатный сеанс обработки ультрафиолетом и взялся было помочь санитарке из местных делать влажную уборку, но меня вежливо усадили и посоветовали вообще лечь.
– Отдохните, вождь, вы так устали, на вас лица нет, – сказала девушка.
Она была неуловимо похожа на Гури и, вероятно, приходилась ей дальней родственницей, здесь это в порядке вещей. Аристократ с претензиями на власть не станет крутить любовь с обслугой, но если юноша из династии Ун нацелился идти в торговлю, строительство или аграрный сектор – такие отношения не возбраняются… Секунду, как она меня назвала?!
Одна из форм обращения к младшему вождю. Стоп, не совсем так. Лицо, приравненное к… Нет! Девушка использовала редкое слово, которым зовут чужака, возведенного в достоинство «рожденного во дворце». Статус присваивается в боевой обстановке или при иных чрезвычайных обстоятельствах, когда надо дать большие полномочия ценному специалисту. Или просто хороший человек подвернулся, и семья решила забрать его со всеми потрохами, так сказать, для улучшения породы. Интересно, какой случай – мой?
Кстати, обратного хода процедура не имеет. Назвали конем – полезай в хомут и жуй сено. Можешь уехать, но тогда веди себя тихо и благородно. Скажешь глупость, дашь не в ту морду, решат, что позоришь род – убьют и не почешутся.
Здрасте-пожалуйста, я младший вождь династии Ун. Меня приняли в игру. А я просил?!
И тут пришло на ум – ну да, просил, еще как.
Невербально. Зато всем сердцем.
… Унгури сидела, будто окаменев, только по щекам катились слезы, когда скончался Унгелен. Ухаживала за ним до последней минуты, хотя знала, что это смертельно опасно, и мы ничего не можем гарантировать. Отец только головой покачал и рукой махнул, совсем по-нашему. Он уже сказал полковнику: если половина двора уцелеет, государство не развалится, а вот если половина народа вымрет – пиши пропало. Спасайте людей, я без них не имею смысла…
Я смотрел, как плачет Унгури, и думал: если она тоже умрет, Сорочкину не жить. Его придушат и зароют. Гури исполнилось четырнадцать, а Гене пятнадцать, когда отец поручил им работать с нами. Два рано повзрослевших ребенка, они были напичканы по уши знаниями о своем народе, обучены азам государственного управления и готовы в любой момент подменить кого-то из дядьев и тетушек. Они дали нам бездну материала. Гури уже считалась практически готовым шефом протокола. У Гены был талант к языкам, его прочили на местный аналог таможни, где он и без того торчал все свободное время, общаясь с караванщиками. Они с Сорочкиным, два лингвиста, нашли друг друга. В третью командировку Леша вез для парня какие-то немыслимые терабайты обучающих программ и грозился сделать из Гены языковеда вселенского масштаба…
Мы едва успели очухаться после высадки, когда Гена утащил Сорочкина в город – пришел караван издалека, оба давно его ждали, чтобы исследовать редкий западный диалект. Для Леши это был очередной профессиональный вызов, а для возмужавшего Унгелена, на шее которого появился знак младшего вождя, – нечто неизмеримо большее. Сами догадайтесь, чего ради имперский чиновник изучает языки, составляет разговорники и проводит мастер-классы для рядовых толмачей. Это обеспечивает связность огромных территорий и дает народам шанс договариваться между собой миром ко взаимной пользе. Еще это разведка, конечно, и контрразведка. Неспроста именно Унгелен первым говорил со всеми земными делегациями.