Страница 21 из 23
Подобным же образом мы можем предположить, что культурные ценности находятся под влиянием (среди прочего) возможностей, создаваемых городской средой. Культура развивается частично путем “специфического структурирования ситуации, в которой индивиду предлагается какой-то стимул, и специального структурирования ответа, который может быть дан на этот стимул” (Smithet. Al., 1956, 25; см. также: Klukhohn, 1954). Так что мы можем трактовать культурную эволюцию внутри городской системы отчасти как процесс реорганизации физических и социальных стимулов, которые в ней содержатся. Дизайнеры окружающей среды (например: Sommer, 1968) отметили бы важность физических стимулов в определении образцов поведения, что не говорит о том, что они являются единственными стимулами для культурных изменений, как полагают некоторые наивные средовые детерминисты. Давайте теперь рассмотрим, как это соображение поможет нам понять культурную динамику городской системы. Большинство решений, принимаемых относительно пространственного планирования городской системы, вероятно, принимаются небольшими и влиятельными олигопольными группами (или при их настойчивом давлении). Эти группы, следовательно, переопределяют физические стимулы (скоростная дорога там, электростанция здесь и т. п.) для больших масс плохо организованных людей. Небольшая кучка влиятельных субкультур в городской культуре определяет систему стимулов для всех других субкультур. Большинство субкультур в городской системе плохо контролируют различные конфигурации стимулов (визуальных, кинестетических, социальных и т. д.) в разных частях городской территории, что, вероятно, создает достаточно резкие культурные различия. То, что может произойти, демонстрируется опросом об отношении к загрязнению воздуха в Сент-Луисе: в пригородных районах заметна очевидная обеспокоенность загрязнением воздуха, а в центральных районах, где проблема стоит наиболее остро, мнение на этот счет слабо сформировано. В центре города настолько много других проблем (безработица, недостаток жилья, зон отдыха и т. д.), что негативные стимулы от загрязнения воздуха практически не замечаются. Формирование установок, таким образом, зависит от определенной конфигурации стимулов, существующих в определенном городском контексте. Когда развивается культурное разнообразие и образуются барьеры для передвижения, культурное расслоение в городской системе идет полным ходом (Thompson, 1965, 106). Культурные установки у жителей центра всегда отличались от установок жителей пригородов, и нет ощущения, что различия эти стираются. Поэтому мне трудно принять тезис Маркузе (Маркузе, 1994) о том, что культурные ценности становятся все более однородными (и поэтому общество лишается сил, стремящихся его изменить), или эквивалент этого утверждения в отношении пространственной формы, когда “одномерный человек” поселяется в том, что Мелвин Уэббер назвал “пространством городского не-места” (Webber, 1964). В городской системе действуют мощные силы, способствующие культурному разнообразию и территориальной дифференциации.
Следствия этого заключения представляют интерес. Во-первых, любая теория перераспределения реального дохода должна включать кросс-культурные сравнения. Во-вторых, решения о размещении и распределении благ и услуг в городской системе – Парето-несопоставимые. Поэтому весьма проблематично сравнивать ценность, скажем, открытого пространства в разных частях города. Разные группы будут проявлять разную степень гибкости в отношении использования открытого пространства, а некоторые группы могут не выразить интереса к его использованию вовсе. Соответственно, обустройство больших парков для жителей центральных районов, которые могут (возможно) не быть технически оснащены или культурно мотивированы для использования этих парков, не принесет им никакой пользы с точки зрения перераспределения дохода; на самом деле это все равно что подарить машины для производства мороженого индейцам бора в Бразилии.
Если ресурсы означают разные вещи для разных людей, как мы можем измерить их влияние на реальный доход индивидов и разработать политику размещения по отношению к ним таким образом, чтобы достичь заданной цели перераспределения дохода? Эту проблему можно частично разрешить, если мы отделим ресурсы, важность которых признается всеми, от тех, которые ценит только какая-то часть населения. По крайней мере, с первым типом можно обращаться так, будто работает правило единогласия. Можем мы идентифицировать такие группировки или нет – это эмпирический вопрос, на который нет простого ответа. Можно предположить, например, что в эту категорию попадут жилищные условия и услуги здравоохранения. Но даже в этих категориях будут не разительные, но значимые различия в культурных ценностях. Низкодоходные группы, например, часто очень тесно идентифицируют себя со своим жильем, и психологические издержки переезда для них намного больше, чем для мобильного высшего среднего класса. В результате ведомые благими намерениями, но культурно нечуткие планировщики из среднего класса могут (через проекты реконструкции жилья и т. п.) добавить издержек низшим в социально-экономическом плане группам (Duhl, 1963, 1939). История с обеспечением бедных районов службами психологического здоровья также показывает, как неподходящие услуги могут быть следствием ошибки группы планировщиков, в основном принадлежащих к среднему классу, в их оценке потребности другой социально-экономической группы в услугах определенной субкультуры (Riessman et al., 1964).
Следовательно, отождествление реального дохода с распоряжением ресурсами ведет нас к тупику, потому что культурные различия в разных группах населения затрудняют измерение реального дохода. Очень хотелось бы на этом этапе размышлений вернуться к простейшей концепции дохода как денежного дохода. Этого я делать не буду, потому что проблемы, заключающиеся в этом тупике, достаточно реальны и весьма релевантны для нашей городской системы. Если мы не разберемся с ними, мы отбросим все надежды найти стабильную основу для принятия социально значимых решений. Но есть и еще более глубокие фундаментальные вопросы, к которым нас подводит этот стиль размышления. Постоянно реорганизуя стимулы в городской системе, мы подталкиваем постепенный процесс культурной эволюции. Эволюции по направлению к чему? Один из способов убедиться, что субкультура не придает никакой ценности открытому пространству, – это отказать субкультуре в опыте открытого пространства вовсе. Эволюция городской системы, нравится нам это или нет, может привести к масштабной сенсорной депривации в отношении определенных феноменов (таких, как чистый воздух, природа и пр.) и слишком навязчивому присутствию других (таких, как вереницы пригородных домов, загрязнение воздуха). Поэтому в долгосрочной перспективе мы должны принимать решения относительно роста города, исходя из ряда приоритетных культурных ценностей, которые мы хотели бы сохранить или приумножить. Если мы не будем этого делать, то станем свидетелями появления новых культурных ценностей и, если сохранятся нынешние тенденции, это может привести к насильственным конфликтам и, возможно, к окончательному социальному саморазрушению. Человечество не может оставаться невосприимчивым к изменениям окружающей среды, которые само же и производит. Поэтому стоит напоминать себе время от времени, что “вопрос на перспективу состоит не в том, какого рода окружающую среду мы хотим иметь, а какого человека мы хотим получить” (Sommer, 1969, 173).
Пространственная организация и политические, социальные и экономические процессы
Перераспределение дохода может быть следствием следующих изменений:
1. В распределении мест занятости и мест проживания.
2. В стоимости прав собственности.
3. В цене ресурсов для потребителя.
Эти изменения сами находятся под воздействием размещения внешних издержек и выгод в разных местах городской системы и под влиянием изменений в доступности и близости. Люди хотят контролировать эти скрытые механизмы, управляющие перераспределением, с помощью политической власти. Результаты не заставляют себя ждать и возвращаются политикам в виде “социальных и культурных ценностей”, так как именно ценности – и причина, и результат: любая теория распределения дохода должна основываться на них, и при этом они сами изменяются под влиянием распределения возможностей в городской системе. Но этот социальный процесс также неотделим от пространственной организации. Внешние эффекты локализованы, так же как и места занятости или жилье, выгодные ресурсы, каналы коммуникации и пр. Политическая власть уже отчасти встроена в пространство. Многие скрытые механизмы перераспределения дохода начинают работать при выборе места расположения. Это подводит нас к последнему фундаментальному вопросу, который я хотел бы поставить в этой главе. Есть ли такие пространственные структуры или комплексы структур, которые будут усиливать равенство и эффективность в городской системе или, по крайней мере, максимизировать нашу способность контролировать скрытые властные механизмы, которые ведут к перераспределению? Это одновременно нормативный и практический вопрос, поскольку он предполагает, что мы можем объяснить нынешние распределительные эффекты, посмотрев на существующие пространственные структуры, а также задумать такие пространственные структуры, чтобы достичь поставленных целей перераспределения. Я постараюсь не разделять эти два аспекта проблемы в нижеследующем анализе.