Страница 23 из 49
– Очень может быть, но он все-таки человек опасный.
– Эх, говорю я, верьте мне, что Жихарев человек опасный для врагов правительства, а не для правительства, и оттого-то ему шею так скоро и сломали.
Во всяком случае, в Жихареве я ценю вот что: ему ли не быть озлобленным после всего, как его оплевали и оскорбили? А между тем он ни на йоту не озлоблен, он глубоко остался преданным консервативным интересам, и в этом строго правительственном духе воспитывает своих сыновей и живет.
Получил очень умное письмо от одного помещика Новоладожского уезда[105].
«Не могу не остановиться с серьезным вниманием на 6-й странице № 46 “Гражданина”, где между прочим сказано: “гораздо разумнее и целесообразнее в интересах правительства было бы позаботиться, прежде всего, об усилении дворянства землевладельческого – экономическом, дабы дать ему возможность мало-помалу восстановить свою независимость” и т. д. Интересно знать, какое же это усиление экономическое? Прежде всего, мне кажется, надо позаботиться о правде, о законности повсюду на Русской земле и возвратить порядок без особенных привилегий, как, напр[имер], ныне дающиеся мужику против барина. Некоторые петербургские газетчики воображают нашего крестьянина каким-то аркадским пастушком. Мужики и бабы, по-ихнему, все то же, что пейзане и пейзанки в балете, и недостает им разве только розовых ленточек на шляпки, а то бы вполне были милашки, с коими косматому, нечесаному пропагандисту приятно бы предаваться вакханалиям. Ну, это до поры до времени, и разумеется, когда у космача, под пьяную руку, те же пейзанки вышибут очки, да еще пейзане поколотят: тогда увидит он совсем другое и призадумается как ходить в народ с пропагандой! Мы, русские помещики, избегая пьяного народа, смотрим трезвыми, простыми глазами, без всяких стекол, увеличивающих или уменьшающих беду, состоящую в том, что мужик волю-то взял, а труд отложил, забыв, что только труд кормит. Волю, данную Царем, крестьянин понял как своеволие, в большинстве случаев.
Примеров тому множество. Имея возможность пропагандировать, и конечно, совершенно другое, нечто противоположное учению косматого пропагандиста в очках, часто неумытого и засаленного, мы оттого и ненавидимы стали так называемой либеральной прессой. Еще негодование ее на нас началось в 60-х годах, так что зазорно было называться помещиком. Слово “помещик” представлялось (и заметьте огулом, – без исключений) синонимом: разбойника, развратника, вора, мошенника и т. п. Одним словом – мерзавца во всех отношениях.
Вот каково было наше положение*[106], но это допускалось бюрократией, дружившей с народившимися кулаками потому только, что они из народа, еще довольно темные людишки и неопасные на случай взятки! Помещика же, понятно, бюрократия остерегалась и, рассыпаясь в любезностях, только фальшивила! Потворство развитию дурных народных инстинктов породило во многих случаях ослушание местной власти, вилявшей во все стороны, по пословице: “И Богу свечку, и черту поклон!” Пьянство и безнаказанная грубость, доходившая до дерзости, вместе с обычною леностию и бессовестным корыстолюбием, жаждой к легкой наживе рабочего класса – соделало пребывание помещиков в своих усадьбах – невозможным. Многие стали распродавать свои имения и, конечно, кулаки воспользовались… Посмотрите через год с небольшим, что скажет правдивый историк, когда исполнится 25-летие эмансипации? Улучшился ли в действительности быт крестьян и насколько при новых помещиках – Разуваемых и Колупаевых[107], с тех пор как, волею милостивого Монарха, при содействии честных людей снято со старого дворянства – это позорное крепостное право, столь угнетавшее человеческую личность! И дворянин-помещик стал легче дышать, не так как бывало во время оно – при крепостных. Но ведь легко дышится и в Техасе, в прериях или оазисах Средней Азии, где важнее всего справляться: в порядке ли револьверы и проч., на случай нападения хищников!..
Думаете, этого еще мало, чтобы только легко дышать и забота была бы об исправности оружия? Надо еще что-нибудь, если мы живем не между дикими и называем свою страну – благоустроенным государством, в котором и не пьяницам жилось бы весело-вольготно. Вот недостающая-то такую малую толику – безделица и заставила помещиков средней руки (класс наиболее культурный, независимый), получающих около 10 тыс. и более годового дохода, распроститься уже не с матушкой, а мачехой-Россией и чуть не целыми колониями селиться в Париже, Дрездене, частию в Неаполе и других местах за границей, где действительно можно жить, не неся, по крайней мере, ничем незаслуженных обид и оскорблений.
Об аристократии, конечно, излишне упоминать, так как, получая ежегодно сотни тысяч рублей для прожития, – везде будет хорошо и вольготно. Где же этим господам не бывает почета и уважения, в противоположность мелюзге, нашей братии-дворянам, поневоле оставшимся с семьями в своих родовых поместьях за невозможностью бежать куда-либо всего с одной или двумя тысячами рублей годового дохода, да к тому же и без протекции, дающей хорошие служебные места!.. Поистине, если мы безропотно теперь переносим свое безотрадное положение, оставаясь такими же твердыми, правдивыми и благородными, как предки в годину испытаний, то уже здесь, на сей русской земле, для нас чистилище и другого, в загробной жизни, – не потребуется…
Для нас-то, вероятно, вы и проектируете поддержку материальную, заботясь об усилении экономическом дворянства землевладельческого; но ведь не от единого хлеба человек жив бывает! – Это раз, а другое, если б это и сбылось, как сон или как мечта (особливо при теперешнем-то безденежьи, чуть не банкротстве), не породила ли бы такая мера чувства зависти, а засим еще больший антагонизм между сословиями, а это едва ли полезно с государственной точки зрения честному правительству, отвергающему правило: разделяй и властвуй, и, с Божьей помощью, стремящемуся к устойчивости и общему благоденствию подвластных народов.
Не верю я, чтобы пособие, извне приходящее, – приносило большую пользу. Надо в самих себе искать силу, никому не обязываясь, тогда польза будет прочнее и производительнее; а как проявить самопомощь, самодеятельность при теперешней распущенности народа? – вот вопрос, пусть-ка излюбленные вами тайные советники разрешат. Всякая энергия падает, когда беспрестанно наталкиваешься на озорство крестьян-соседей. Даже больше того… У меня, например, двух лесников убили за то, что честно исполняли свой долг, и это так и осталось – безнаказанным! Когда первого лесника убили, то виновных не нашли или не хотели найти. При убийстве же второго столько было улик, что разбойник сам признался, но присяжные (в большинстве из крестьян) оправдали! Суд применил убийство к несчастному случаю при общей, будто бы, драке, а потом эти же присяжные высказывали, что жаль было такого зажиточного мужика ссылать в Сибирь. Кто же за него будет подати платить, ведь придется на мир разложить!
Вот аргументация и сила присяги, да и суд хорош, нечего сказать. А что, если бы было, да наоборот: вор-то был бы застрелен при нападении (со своей медвежьей силой), да еще самим помещиком, то как оправдали бы – вот интересно? Думаю, – очень не легко бы было оправдаться, когда свидетелями угроз, перешедших в нападение, – были только темный лес да ясное солнышко, а ведь это могло случиться… и после этого извольте оберегать свою собственность[108]? А беспрестанные потравы полей и лугов, уничтожение или кража изгородей, оберегающих поля, воровство сена – зимней порой и многое другое, тому подобное; наконец, нынешняя прислуга и рабочие, думающие, как бы только вперед жалованье забрать! Все это вместе взятое положительно парализирует труды и старания помещика, волею судьбы обреченного на всякого рода унижения, убытки и виновного лишь в том, что верит в Бога, чтит Царя и, исполняя завет предков, ни при каких случаях и самотруднейших обстоятельствах – не кривит душой. Положим, чистилище, в коем мы обретаемся, и полезно для души, но ведь, по нашему православному учению, чистилища никакого не полагается, и речь идет о здешней земной жизни. Сделайте же эту жизнь сносною. Пусть не отравляется она нам как в отношении нравственном, так и хозяйственном. Водворив порядок, придет и энергия у нас и любовь возродится к труду на своих родных полях. Что может быть честнее и лучше этого! Иные господа и из-за границы вернутся, только не добивайте нас варварством и оружием неправды; ведь пригодимся еще – поверьте! Мы соль земли Русской и хотим быть первыми между равных: вот все наше самолюбие! Никому и никаких привилегий не надо. Они излишни и не современны, а от всяких подачек (для восстановления материальной независимости нашей) пожалуйста избавьте. Мы гнушается ими и хотим как жили, так и умереть дворянами…
105
Письмо это опубликовано в Дневнике за пятницу, 23 ноября (Гражданин. 1884. № 49. 2 дек. С. 17–18).
106
В вырезке, присланной императору, сноска отсутствует. Восстанавливаем ее по журналу: «Да и теперь немногим лучше!..».
107
В статье опечатка. Надо – Разуваевых. Купцы Разуваев и Колупаев – персонажи цикла очерков М. Е. Салтыкова-Щедрина «Убежище Монрепо» (1878–1879).
108
В вырезке, присланной императору, сноска отсутствует. Восстанавливаем ее по журналу: «Бывает, что и красным петушком угостят».