Страница 10 из 49
Мысль эта оригинальна и дышит практичностью, но если ее высказать перед министром финансов, он, конечно, засмеется, ибо она совсем не сходится с финансовою теориею. И вот все подобные мысли, из практической жизни исходящие – встречают в лагере финансовых теоретиков полное недоверие, и наоборот, все финансовые теории, применяемые к делу, встречают на практике внутри России тоже недоверие. И выходит что же? Выходит нечто анормальное: правительство финансовое почти вовсе не участвует во внутренней экономической жизни России, а внутренняя жизнь России вовсе не участвует в финансовой политике правительства. Что же нужно, является вопрос. Люди практические говорят, что нужно уравновешивать и согласовывать теорию с практикою в финансовой области русской госуд[арственной] жизни. Такой честный, аккуратный, добросовестный и осторожный министр финансов как [Н. Х.] Бунге есть своего рода клад для правительства, но в то же время рядом с ним должно, по мнению практических людей, желать участия и другой стороны, стороны экономической практики. Но как это сделать? В ответ практические люди указывают на необходимость учреждения и действия особого министерства торговли и промышленности, которое являлось бы правильным противовесом Министерству финансов, не как противник его, но как другая сторона в каждом вопросе, где интересы финансовых операций должны быть выслушиваемы наравне с практическими внутренними нуждами России. Тогда явится спокойная, законная и постоянная арена для спора между финансовою теориею и финансовою практикою на глазах у правительства, вместо нынешнего глухого и скрытого антагонизма, и правительству несравненно будет легче справляться с государственными задачами. Например: правительство не может не сознавать настоятельной нужды в своих интересах увеличить содержание войск или строить громадную линию Сибирской жел[езной] дороги. В обоих вопросах теория финансов говорит: нет денег, и кончено! Практика же финансовая в виде министерства торговли и промышленности могла бы сказать: деньги есть, и указать на средства удовлетворять государственным нуждам, прямо, открыто, легально, с ответственностью перед правительством и государством, и правительство, имея два мнения, могло бы легче решать, чем при необходимости сообразоваться с одним мнением. Люди как [Н. А.] Новосельский, Вышнеградский могут оказать громадную услугу правительству своим практическим несомненно государственным умом, и кто знает, допущенные конкурировать с умами другого лагеря, лагеря финансовой теории, эти практические умы могут на легальной почве много помочь своими мыслями и сведениями[31].
При сем дерзаю приложить маленький рассказ, выписанный из одесских газет.
Убеждение, что если Вы изволите прочесть этот рассказец, Вы захотите проявить Ваше Царское и человеколюбивое сердце, дает мне смелость рассказ доставить Вашему Величеству.
Смею полагать, что сию выписку, сделанную для «Гражданина» мною из Одесской газеты, можно было бы через Мин[истерст]во внутр[енних] дел проверить, и если сие известие справедливо, то Боже, сколько можно добра сделать несчастной семье ВАШИМ именем, и какое прекрасное действие будет иметь такое Царское деяние на всех!
Выписываю из газет.
«Редкий случай самоотвержения сообщает “Одесский вестник”: В последних числах мая от удара грозы в селении Кандель Одесского уезда загорелся дом, в котором помещалось волостное правление. Огонь быстро перешел и на соседний дом учителя Шнайдера. В момент общей паники кто-то крикнул, что в горящем здании правления осталось двое детей волостного писаря. Каждую минуту можно было ожидать, что крыша здания обрушится; маленький же домик Шнайдера уже весь был объят пламенем. Никто из толпы не решался идти на верную смерть, чтобы спасти малюток-детей писаря. Сам писарь и жена его отсутствовали. Толпа, оцепеневшая от ужаса, заколыхалась, когда увидела чью-то фигуру, быстро вскочившую в дверь горевшего волостного правления. Едва фигура скрылась в облаках дыма – крыша здания обрушилась. Оказалось, что это был учитель Шнайдер, бросившийся спасать детей; его вытащили из-под горевших бревен чуть живого и отправили в Одесскую больницу, где он, промучившись сутки, умер. Детей писаря в горевшем здании не было: они сами выбежали из дома, когда завидели огонь, и затерялись в толпе. Покойный Шнайдер прослужил сельским учителем 28 лет и, спасая чужих детей, осиротил свою семью, оставив жену и пятерых детей безо всяких средств к жизни и даже без крова».
Выписываю с мыслью, что может быть из читателей «Гражданина», всегда отзывавшихся на все доброе и благородное, найдутся такие, которые пожелают послать семье доблестного героя Шнайдера пособие, по мере средств, чтобы в то же время почтить память погибшего мужа и отца.
Адрес: Одесса, уездному исправнику, для передачи вдове кандельского учителя Шнайдера.
Всемилостивейший Государь!
Почти никогда не осмеливаюсь Ваше Величество беспокоить просьбою прочитать одну из моих статей «Гражданина», считая себя того недостойным, но на этот раз, веря в правду моих мыслей и предчувствуя, что Вы удостоите сочувствия мою статью в ответ на нападки «С.-Петерб[ургских] вед[омостей]» на мои статьи, дерзаю умолять Ваше Величество прочесть прилагаемую здесь статью[33]. Вопрос университ[етского] устава столь важен в государственном смысле, что любящий свое Отечество и преданный Власти не может, пока Ваше решение не последовало – не говорить о нем.
Я послал по городской почте первый опыт письма к Вашему Величеству. Не знаю, дошло ли оно до Вас, Государь, и одобряете ли Вы форму и образ изложения. При письме было моление на счет семьи героя пожара в Одесском уезде. Дерзаю, зная Ваше сердце, о сем необыкновенном случае напомнить.
И еще дерзну. Сегодня я именинник. Если сие возможно, подарите мне через Конст[антина] Петров[ича Победоносцева] несколькими строками ответа. Так давно не слышал Вашего дорогого голоса, так давно не видел Вашего дорогого почерка.
А если многого слишком прошу, простите, Государь!
Вот я опять в своем одиночестве, перед своим письменным столом, в центре нашего гадкого Петербурга, – но мне легче дышится, светлее смотрится, теплее на сердце, душа точно моложе, и всем этим я обязан Вам, добрый Государь; оттого перо беру в руки смело и знаю наверное, что не наскучу Вам словами благодарности за получасовое свидание после 15 месяцев разлуки! 15 месяцев это много для почти старика как я, знающего, что впереди уже не жизнь, а остаток ее, хотелось бы, чтобы промежутки были чуть-чуть чаще, но и тут есть хорошая сторона: чем реже благо, чем реже радость, тем оно ценнее, тем глубже врезывается в душу каждая минута прожитого счастья. Но не это одно делает дороже наше свидание с большими промежутками. Мне выпала доля немногих невольно сравнить Вас 15 месяцев назад и Вас, Государь, теперь, сегодня. И от этих впечатлений благоговейно радуюсь; много, много сказали душе Ваша царственная возмужалость, Ваше просветлевшее чело, Ваш прояснившийся и успокоенный взор! Хорошо было мне их видеть, их увидеть, их запечатлеть в душе, и лучше с ними перед глазами теперь мне живется, – спасибо, спасибо Вам, Государь, за эти радости, за эти минуты.
31
Это письмо изобилует предложениями Мещерского по оздоровлению государственной и, в частности, провинциальной жизни. Однако все они (за исключением проекта Дворянского земельного банка, уже разрабатывавшегося в правительстве) были оставлены без последствий.
32
Это и следующее письма датированы по дате публикации в «Гражданине» выписки из «Одесского вестника»: Гражданин. 1884. № 26. 24 июня. С. 24. Дневник за 21 июня.
33
Этой статьи в архивном фонде нет. По всей видимости, Мещерский имел в виду статью «Наш ответ на энциклики “С.-Петербургских ведомостей”», помещенную в № 29 «Гражданина» от 15 июля 1884 г. Поводом для выступления «С.-Петербургских ведомостей» стала большая передовая статья «Гражданина» «По поводу университетского устава» (Гражданин. 1884. № 26. 24 июня. С. 1–5) и Дневник за 25 июня (Гражданин. 1884. № 27. 1 июля. С. 18–19). Лето 1884 г. было временем, когда окончательно решалась судьба нового университетского устава. Александр III долго колебался между мнениями большинства и меньшинства Государственного совета и в конце концом утвердил последнее. 15 августа новый устав стал законом (Полное собрание законов. Собр. 3. Т. 4. 1884. № 2395). Статьи Мещерского были попыткой предотвратить это решение императора. «С.-Петербургские ведомости», поддерживавшие устав, ответили «Гражданину» двумя передовыми статьями: «Два мифа об университетах прошедшего и будущего» (1884. № 186. 8 июля) и «Чудный сон и гадкая действительность» (1884. № 190. 12 июля). «С.-Петербургские ведомости» выступали против «изобретения» Мещерским «типа» Николаевского университета, в котором якобы царили дисциплина и порядок и все студенты обязаны были учиться. С точки зрения «С.-Петербургских ведомостей», Николаевский университет, как и более поздний Александровский университет, – видоизменения одного и того же типа немецкого университета, где «интересы науки и учения поставлены на задний план» и студенты имеют полную возможность не учиться, даже при существовании внешней дисциплины (№ 186). Второе утверждение Мещерского, вызвавшее возмущение «С.-Петербургских ведомостей», сводилось к тому, что с отменой переводных экзаменов студенты будут предоставлены самим себе, вообще перестанут заниматься и лишь в конце университетского курса будут стараться всеми правдами и неправдами сдать государственный экзамен. Единственный выход князь видел в радикальной переработке устава, сокращении числа студентов (а заодно и готовящих их гимназий), повышении дисциплины. «С.-Петербургкие ведомости», напротив, заявляли, что новый устав обеспечит контроль над занятиями студентов в течение семестра, а предложение Мещерского назвали гимном обскурантизму, не заслуживающим внимания. Статья «Наш ответ на энциклики “С.-Петербургских ведомостей”» представляла собой новое разъяснение Мещерским своей позиции.
34
Год написания письма установлен по упоминающейся в письме аудиенции, состоявшейся после полуторагодового перерыва.