Страница 8 из 16
Она быстро набрала текст сообщения: «Прости меня, мне очень стыдно за то, что я сделала. Я скучаю по тебе. Если не хочешь – не отвечай. Мне очень важно было сказать тебе это». Перечитала несколько раз. Исправила две опечатки, заметив, что поставила точки вместо запятых. Перечитала еще раз.
И отправила.
В оговоренное время я снова сидел в баре отеля, поджидая ветерана МВД и полковника в отставке Бычкова. Пришел я чуть раньше, чтобы, сидя у большого прямоугольного окна, понаблюдать за улицей и за людьми: это всегда успокаивало меня и позволяло привести мысли в порядок. Образ жизни, который я веду с молодости, приучил меня не радоваться новым знакомствам и не искать их. Как правило, ничего хорошего я от людей не ждал, ни на какие позитивные эмоции не надеялся и относился к общению с теми, кто выходил за пределы моего ближнего круга, как к неприятной, но неизбежной необходимости. Уж не знаю, то ли в этом повинна моя чудаковатость, доставшаяся в наследство, то ли особенности моего здоровья, которые, впрочем, тоже в изрядной своей части обусловлены законами наследственности…
Мне не повезло. Мало того, что я получил тот ген, который несет ответственность за приступы мигрени, так еще и сами приступы протекали так тяжело, что я постоянно вспоминал свою прапрабабку Эмилию: если она страдала хотя бы даже вполовину меньше, чем я, то можно простить ее увлечение опиатами. А уж если ее приступы были такими же, как мои… В рукописях Джонатана Уайли внешние проявления приступов мигрени у Эмилии описывались довольно подробно, и на бумаге выглядело это поистине устрашающе. Сначала у Эмилии начинались проблемы со зрением, потом она становилась какой-то растерянной, забывала слова и не могла вспомнить, как зовут горничную или как называется то горячее, что наливают в чашки и пьют. Быстро нарастала нестерпимая головная боль, любые запахи и звуки становились непереносимыми, возникала рвота, к рвоте присоединялся понос. Эмилия уходила в свою комнату и ложилась в постель. Появлялась она обычно на третий день, бледная, осунувшаяся, покачивающаяся от слабости и головокружения. Сама Эмилия говорила своему мужу, что в эти периоды ей «невыносимо плохо и жить не хочется», но Джонатан мог лишь наблюдать картину извне, не понимая, что и как на самом деле чувствует его любимая супруга.
Зато я понимал очень хорошо. И прочувствовал всю прелесть тяжелой мигрени на собственной шкуре. Первый приступ случился, когда мне было 8 лет. Я был на детском празднике, откуда меня привезли домой с сильной головной болью. Рвота и понос заставили моих родителей подумать, что я банально отравился, а головную боль списали на интоксикацию. В следующий раз все повторилось через полгода, но и тогда ни моим родителям, ни мне самому не пришло в голову, что вся эта ерунда может превратиться в огромную проблему. Я учился в школе, и по мере усложнения предметов и заданий уроки требовали все большего умственного напряжения. Приступы сделались чаще, примерно каждые два-три месяца, и тут уж пришлось обратиться в клинику, где нам объяснили, что мы имеем дело, вероятнее всего, с мигренью. Но и утешили: как правило, с окончанием пубертатного периода, когда гормональный статус становится устойчивым, приступы делаются реже, протекают легче, а зачастую и вовсе прекращаются навсегда. Мы поверили и обрели надежду: всего несколько лет нужно потерпеть, зато потом этих мучений больше не будет. Ведь доктор сказал: как правило. То есть в среднем. То есть чаще всего.
И снова мне не повезло: я не вписался в правило. Годы шли, мне уже исполнилось 16, потом 17, 18, а приступы, настигавшие меня с регулярностью раз в четыре-пять недель, становились только тяжелее. Первым предвестником было посверкивание на периферии зрения, приступ развивался быстро, и до первого позыва к рвоте у меня было минут 20–30, за которые мне следовало убраться как можно дальше из публичного места, с глаз одноклассников или приятелей. Однажды случилось так, что вовремя скрыться мне не удалось: предвестник настиг меня в разгар вечеринки, во время танца с девчонкой, которая мне ужасно нравилась и которая уже дала мне понять, что в моей машине после вечеринки нам будет чем заняться. В глазах сверкало, я понимал, к чему дело идет, но уйти просто так, без всяких объяснений, не мог. Ни хозяин вечеринки, ни моя пассия меня не поняли бы и не простили. Я попытался проблеять хоть что-нибудь в собственное оправдание, но с ужасом понял, что несу какую-то ахинею и путаю слова… Удрать красиво мне не удалось, меня рвало прямо посреди комнаты, заполненной нарядно одетыми девочками и изрядно подвыпившими парнями. Не буду живописать всю картину насмешек и издевательств, которым я подвергся, пусть ваше воображение само дополнит недостающие детали. Могу только сказать, что главной темой сказанного были утверждения, что я обос…лся от страха перед первым сексом с девчонкой и что я слабак и меня рвет от одного бокала пива. Это было самое приличное из услышанного, все прочее оказалось намного хуже.
Я вырос таким же, как все. Среднестатистическим во всем, кроме мигрени. Это означало, что никаких выводов я в тот момент для себя не сделал, продолжая жить так же, как прежде, и полагая единственной своей заботой умение вовремя заметить ауру и спрятаться дома. Как и большинство тинейджеров, я стеснялся своей болезни и не хотел ее афишировать, поэтому наготове у меня всегда были приличествующие случаи отговорки, объясняющие внезапно возникшую необходимость уйти домой. Собственно, я и болезнью-то свою мигрень не считал: в перерывах между приступами я был абсолютно здоров, занимался спортом, хорошо учился, а врачи с самого начала объяснили нам, что мигрень не опасна для жизни, от нее не умирают. Должно было пройти еще немало времени, прежде чем в мою легкомысленную голову впервые закралось опасение, что приступ может настичь меня в самый неподходящий момент. Например, на вечеринке. Или когда я буду с девушкой. И не лучше ли заранее отказаться от участия в мероприятии и ничего не планировать?
Поразмыслив, я пришел к выводу, что на вечеринку или еще куда-то можно спокойно идти, если приступ был недавно. «Отмучился – и две недели гарантированно свободен», – сказал я себе. С девушками все оказалось сложнее, ведь невозможно учитывать мигрень, назначая свидание… И отказаться от свидания так же невозможно, как заявить: «Конечно, ты мне очень нравишься, и я с удовольствием проведу с тобой время, только нужно недельку подождать, у меня скоро должен случиться приступ мигрени, я его переживу, а потом мы сможем встречаться беспрепятственно целых две недели, а то и две с половиной…» Ну можно ли представить подобное, когда тебе 17 лет?
Я сильно рисковал. Какое-то время судьба и болезнь берегли и щадили меня, и хотя интервалы между приступами перестали быть предсказуемыми, то увеличиваясь до двух-трех месяцев, то сокращаясь до недели и полностью лишая меня возможности планировать что бы то ни было, я ни разу не «попался» и не осрамился ни перед своей очередной дамой сердца, ни перед преподавателями колледжа, а затем и университета. Да и приступы стали сами по себе не такими мучительными и долгими с того момента, как я принялся интенсивно заниматься собственной личной жизнью. Все чаще обходилось без «позорных» явлений в виде рвоты и поноса, а головную боль, даже и очень сильную, я научился терпеть и скрывать, потихоньку принимая обезболивающие таблетки. Таблетки, правда, почти не помогали, ну если только совсем чуть-чуть. И еще я заметил, что приступы случались после каждого посещения кинотеатра: яркие краски, громкие звуки и большое скопление людей оказывались для меня провоцирующими факторами. Так что большой кинематограф пришлось для себя закрыть и довольствоваться подробными пересказами фильмов из уст тех, кто их посмотрел.
Одним словом, когда мне исполнилось 24 года и я, недавний выпускник университета, нашел после долгих поисков свою первую работу – перевод с французского таможенной декларации на декорации и оборудование, которые вез через океан приглашенный на гастроли по США парижский театр, я несколько расслабился и начал подумывать о серьезных отношениях с перспективой создания семьи. Надо сказать, родители мои устремления поддерживали лишь частично. Намерение жениться их вполне устраивало, хотя они и полагали, что мне об этом думать еще рановато. Намерение же посвятить всю жизнь работе с иностранными языками им не нравилось: семья наша была более чем состоятельной, и отец полагал, что я непременно войду в его бизнес, а изучение языков – это так, баловство, которое, конечно же, окажется весьма полезным при переговорах с иностранными партнерами. Я хитрил и выкручивался, уверяя отца, что он сам еще достаточно молод и будет прекрасно руководить своим бизнесом как минимум лет пятнадцать-двадцать, а то и дольше, я же за это время поднаторею в языках, в деловой лексике и переписке и потихоньку освою основы экономики, а когда придет время – займу его кресло. На самом деле я не испытывал ни малейшего интереса к «делу» и не чувствовал у себя никаких способностей к занятию бизнесом, более того, был уверен, что под моим руководством все развалится в мгновение ока, бизнес отца, принятый им от деда, прогорит, и я стану банкротом. Я пытался переключить внимание родителей на мою младшую сестренку и вселить в них надежду на то, что уж она-то наверняка выйдет замуж за парня с крепкой деловой хваткой, которому можно будет со спокойной душой передать дело…