Страница 36 из 131
Наклонившись, он поднял растоптанную сафьяновую коробочку, сунул в карман и зашагал к воротам.
Не такой разговор он хотел иметь с Петром Николаевичем Лигостаевым. Думал по-родственному душу открыть, посоветоваться, объяснить, что хочет он сначала сам вступить в законный брак с Пелагеей Даниловной, что только ради спасения своих дел, ради сына решился на такой шаг... "Всех бы облагодетельствовал разом: и Палашу, и Родиона, и Маринку, - умиленно думал Матвей Никитич. - Глядишь, и со Степановыми поладил бы по-хорошему, может, и в кумпанию вошел бы... Инструмент-то для добычи весь налицо, поди до зарезу им нужен и немалых денег стоит. Ведь не с красивым словом, а со своим капиталом в дело прошусь..." С такими мыслями, ведя коня в поводу, Матвей Никитич подошел к дому Степановых.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Курносенькая, в желтой юбочке девчонка провела Матвея Никитича в большую горницу, оклеенную пестрыми, крикливыми обоями. В переднем углу, около стола, на высоком позолоченном кресле, словно султан на троне, в пестром восточном халате, с листом бумаги в руках, с лихо закрученными рыжими усиками восседал Иван Степанов и громко по складам читал:
- "Самовар белый меди шешнадцать рублев и восемь копеек, лисапед детский на резинках одиннадцать рублев, кашемир голубой одна штука сорок пять аршин и три четверти..." Нашла, нет?.. Глянь-ка в том угле, не под Манчестером ли завалился аль под мамашиным шелковым одеялом?..
Жена Ивана Аришка, в голубой, накинутой на плечи шали с кистями, рылась в наваленных в углу комнаты тюках. Тут были и ширмы, и гардины, и целые штуки сукна, и два больших, ярко расписанных деревянных павлина, приобретенных Иваном у ловкого монаха, всучившего свой товар в пьяные руки, и высокие ботфорты времен Петра Первого, и шахматы из слоновой кости, стоившие больших денег.
Иван продолжал тягуче читать. Не то он не видел стоявшего у порога Буянова, не то просто куражился, делая вид, что не замечает его.
- Человек пришел, неужели ты, Ванюша, не видишь? - сказала Аришка.
- Сто разов тебе говорить! Какой я Ванюша! Я тебе не мальчишка сопливый, у меня будто отечество есть... А то Ванюша! Кто там еще?
- Мир дому сему, - проговорил несколько опешивший Матвей Никитич.
- Здравствуйте!
Иван поднял на Буянова посоловевшие, припухшие глаза. Встал с кресла, запахнул широкие полы халата. Узнав Матвея Никитича, засуетился.
- Милости просим, господин Буянов. Всегда рады встретить такого гостя. Арина Константиновна, оставь покупки-то, приветь гостя дорогова... Это тот самый купец Буянов, о котором я тебе говорил. Имя-отечество, извините, запамятовал. Гость кстати - к горячим пельмешкам. Должок ему надо возвернуть и угощение поставить.
- Благодарствую, сыт, - буркнул Матвей Никитич, оглушенный этим обилием слов и приветствии.
- Сыт али как, нашим хлеб-солью брезговать нельзя. Присаживайтесь, Матвей Никитич... Вот и вспомнил, как величать надо. Я все ведь помню. И гость вы для меня тово... очень дорогой.
- Спасибо, что помнишь...
Буянов огляделся, отодвинул в сторонку лежавшую на скамье лисью шубу, степенно присел.
- Ты, Ариша, выдь на час, шанпанскова с фрухтами подай да с пельменями поторопи. Сама постарайся.
- Особо-то не хлопочи, Иван Александрыч... Я ведь по известному тебе делу приехал, - когда вышла хозяйка, сказал Буянов.
- Дело не волк, в лес не убежит... Мы тоже не бездельничаем, Матвей Никитич, - с гордостью посматривая на купца, ответил Степанов.
- Вижу, - мрачно отозвался Буянов. - Слыхал... Ну что ж, дай бог, как говорится. - Матвей Никитич сам удивился, как сорвались с языка эти миролюбивые слова. Ехал с намерением бунтовать, возмущаться, а вышло совсем по-иному.
- Спасибо на добром слове. В тот самый день вас будто сам господь бог послал. Во сне такое счастье не снилось! Сколько мы вас потом вспоминали!..
- Значит, меня не забыл все-таки? - не теряя в душе вожделенной надежды стать компаньоном, спросил Буянов.
- Как забыть! Какая ведь история-то! Говорю, вспоминаем частенько... А здорово... - Иван засмеялся веселым, заливистым хохотком, - здорово вы меня облапошили! Церковку, кирпичики... Хе-хе-хе! А я, будто дурак, уши развесил. Вот умора!
Буянов крякнул и завозился на лавке. Вспомнил, какой лисой подкатился он тогда к простоватому казаку с молитвами да с причитаниями, и самому стало противно. "Вот она, кара-то господня".
- Мы-де богомольцев привечать будем, то да се... Ну, стало быть, приветили бы, а наше добро в земле кому бы тогда досталось? Кто бы там теперь хозяйствовал?
- Построил бы и церковку, Иван Александрыч, ей-ей! Крест кому поцеловать! А теперь я разорен, по миру пущен, - наклонив голову, слезно проговорил Матвей Никитич.
- В чем же это мы виноваты? Ну-ка скажи. Ежели те двести рублев, так я их возверну вам с моим удовольствием!
Степанов, размахивая ярко расшитыми полами халата, козырем прошелся по комнате.
- Ты, мил человек, у меня не двести рублев взял, а в прах меня разорил. Я завтрева, может быть, пищим сделаюсь! А то двести! Нет, брат, там поболее двухсот...
- Ну, это уж вы бросьте! У меня расписка вам выдана! - воскликнул Степанов.
- На расписку мне наплевать! А вот по миру меня ты чуть не пустил, это как?
- Несуразное вы говорите, господин Буянов. Что я у вас, последние деньги взял? Вы мне их тогда сами сунули, - уже начиная искренне удивляться, сказал Иван.
- Разве в задатке суть? Слово делового человека дороже всего на свете. На этом стоит весь торговый мир. Двести рублей мне - тьфу! Ты мне, Иван Александрыч, делянку продал, задаточек получил, а сам богатством завладел, мое золото добываешь?
- Ваше золото?.. С какого конца оно вашим стало? Вы что у меня покупали: прииск или место для церкви да для кирпичного завода... молитвы мне разные напевали... При чем тут золото?.. А ежели уж вы богомольный такой, так я вам нарежу не десять десятин, а пятьдесят... Я у обчества и войскового правления пятьсот десятин арендовал, со всеми горами, долами, лесом и речками, поняли!
Матвей Никитич ахнул в душе. "Вон куда рыжий успел лапы-то протянуть... Его теперь и вправду рукой не достанешь". Разговор надо было вести в другом тоне.