Страница 18 из 32
В углу, на безалаберно и по холостяцки разбросанных чемоданах и походных сумках, группа молодых офицеров и какой-то штатский вспоминают и делятся подробностями последних дней. Рассказывал казачий офицер-есаул. Говорил медленно, с ударением на «о»: «Под Екатеринодаром, куда нас перебросили из-под Армавира, нашему полку было приказано спешиться, коней бросить и войти в состав Богодуховского полка. Мы сразу поняли, чем это пахнет, и категорически отказались. Сами все уже находились в Новороссийске и даже некоторые на пароходах, а как будто, из Тоннельной, из штаба было передано приказание. А, брось мы тогда лошадей, то наверное где-нибудь я уже лежал бы и внутри копошились бы черви… В полку у нас было человек 35–40 казаков-рядовых и два офицера — командир и я. Никакого обоза не было. Жили тем, что попадется по дороге. Не получая целый день никаких приказаний и не зная, что, вообще, делать, решили заночевать в городе около станции.
Гул артиллерийской стрельбы приближался с северо-запада. Ни я, ни командир ничего подробно не знали, не говоря уже о казаках. Придя к станции еще засветло, увидели, что не только на станции, но и вблизи где-либо расположиться невозможно. Везде и все было запружено толпами людей, обозами, артиллерией, скотом и т. д. Изредка во всей этой каше поднималась стрельба, — затихавшая так же быстро как и начиналась. С трудом прошли в город, где и расположились на Красной, в саду, у памятника Екатерины. Никаких учреждений уже не было. Всю ночь в городе была стрельба, в которой принимали участие, от нечего делать, и наши казаки. Под утро человек 17 отправились на „разведку“ и — к чаю у нас были хлеб, молоко. Привели с собой также две коровы. Желая узнать что-либо, командир отправился к этапному коменданту. Там было еще несколько таких же командиров, незнавших куда идти. Этапный сказал, что позиция будет на той стороне реки Кубани и там уже роют окопы.
Направились туда. По дороге встретили бездольную батарею, 3 орудия. Соединились вместе и решили не расставаться. Перейдя мост (мы проходили его 1 1/2—2 часа), мы были задержаны каким-то полковником генерального штаба, который приказал нам занять позицию уступом на правом фланге какой-то дивизии. Никакой дивизии мы не нашли. По берегу и в разных направлениях бродили какие-то части и отряды, некоторые были в окопах. Грязь, снег, холод… Решили остановиться и ждать. Так мы простояли дня 3. Орудийная стрельба приближалась и уже была где-то совсем близко. Начала проходить пехота, грязные, оборванные, полуголодные; некоторые в мешках вместо шинелей, босые — они производили жалкое впечатление даже по сравнению с нашими казаками.
Самыми старшими начальниками, коих мне удалось видеть в этом бою, были полковники, командиры полков и батарей. Все остальные, штабные крысы, сидели в поездах, каждую минуту готовые удрать ближе к морю. Наконец, бой начался на реке Кубани. Взорвали мост. Через некоторое время неожиданно пронесся слух, что большевики где-то переправились через реку Кубань и заходят в тыл. Моментально все превратилось в один грязный, серый огромный клубок и, убивая друг друга, понеслось к станции Тоннельной и далее, к Новороссийску. Артиллерия, обозы с награбленным добром, боевые припасы, все стеснявшее бегство, было брошено. А в это время артиллерия красных била нам в спины и тем наносила еще большую панику. Прошли Тоннельную. Здесь рыли окопы жители окрестных селений, но мы с командиром решили не задерживаться и идти прямо в Новороссийск. Пришли во время, потому что уже начиналась погрузка на пароходы.
Штабы уже давно были там и оттуда „руководили фронтом“. Командир решил со своим полком погрузиться на пароход, отходящий в Крым. У меня желания эвакуироваться в Крым не было, и я решил уехать в Константинополь. В Новороссийске я бросил полк и стал изыскивать способ, чтобы попасть на пароход. Дня три я прожил, ночуя на пристани. В городе нельзя было показываться, т. к. офицерские патрули Алексеевского полка хватали всех и отправляли к этапному коменданту. На третий день мне передали, что у коменданта задерживали всех потерявших свою часть. В городе творилось в это время нечто не передаваемое. Днем и ночью шла стрельба без всякой причины. Офицерские патрули хватали на улице всех. При малейшем подозрении, что перед ними дезертир, вешали и расстреливали на месте. На Серебряковской ул. все магазины были разграблены и стояли с выбитыми окнами. Население попряталось. В городе проходили лишь вооруженные офицеры и солдаты-фронтовики. О дисциплине не было и речи. При мне офицер подошел к группе солдат, сидевших возле комендантского управления, и отдал приказание, чтобы они сопровождали какой-то груз к станция Тоннельной. Ни один из них даже не пошевельнулся. Офицер стоял и ждал. Тогда один из сидевших солдат, не глядя на него, сказал, что если ему хочется идти и сопровождать, то пусть идет, а они никуда дальше не пойдут. „Довольно, мол, и так достаточно „посопроводили“. Дошли до Черного моря, а дальше не по пути“. При этом загнул крепкое русское слово.
Офицер повернулся и ушел. В комендантской было полно народу и все — офицеры. Среди них изредка штатские фигуры, но с револьверами и с бомбами. Это указывало на их какую-то связь с армией. Все собрались сюда по одной и той же причине, что и я. Вскоре вышел адъютант и категорически заявил, что никакой записи нет и не будет. Все слухи о записи оказались провокацией. Теперь у меня было одно желание, — быть на каком угодно и куда угодно отходящем пароходе. Решил идти и разыскивать пароход с моей частью. На улице уже вечерело и идти одному было довольно опасно. Таких, как я, было человек 18. Сговорились идти вместе. Выйдя на улицу, зарядили винтовки и приготовили револьверы и бомбы. На улице было тихо, лишь где-то вдали у станции шла оживленная перестрелка и доносился отдаленный, прерывистый гул орудий. Не доходя до базара, неожиданно, где-то около нас, резко брякнул ружейный выстрел. За ним еще несколько и над нами просвистели пули. Ясно было, что стреляли по нас, но стрелявших не было видно. Вдруг кто-то увидал согнувшуюся и быстро перебежавшую улицу фигуру, скрывшуюся в базарном переулке. Вслед за тем, оттуда донесся ряд выстрелов. У нас двое упали. Моментально рассыпавшись вдоль улицы, мы открыли стрельбу по направлению к базару, а некоторые стреляли в тыл, вверх по Серебряковской. Темнота быстро спускалась и вскоре наступила жуткая ночь. Теперь уже стреляли кругом нас и во всем городе. Где-то были слышны крики о помощи, звон разбиваемых окон, но мы, не обращали внимания продолжали медленно отходить. Когда мы поравнялись с базаром, стрельба прекратилась, но мы шли настороже, опасаясь нового нападения. Шли медленно, так как среди нас было трое раненых.
Со стороны моря, от набережной, доносился какой-то отдаленный и пока неясный гул и шум. По мере приближения к набережной нам навстречу начали попадаться отдельные люди и группы, повозки, лошади и скот… Часть куда-то двигалась, остальные или сидели в грязи на земле, или стояли. Перекликались, звали, искали; просто кричали и матерно ругались. Захлебываясь, плакали дети…
Набережная. Вдали у пристаней и в море ряд приглашающих н переливающих огней. По мере приближения, шум и гул резко переходят в дальний и непонятный рев многотысячной толпы и животных. Днем проходя по набережной, я видел лишь отдельные и небольшие группы людей, пробирающихся к пристаням, теперь же картина резко изменилась… Сверкнул луч прожектора с английского броненосца и медленно пошел по пароходам, пристаням, набережной и далее в город к собору, вливаясь своими щупальцами в толпу и темноту. Пробираясь через эту массу людей, животных, повозок, через трупы тифозных, просто больных, не могущих идти дальше, мы к утру добрались до первой пристани. Пройти на самую пристань не представлялось возможным. Перед нами была плотная людская вооруженная стена и всякому желанию протискаться вперед подставлялась винтовка или револьвер. Измученные решили ждать рассвета на месте.
Наступивший рассвет осветил всю картину эвакуации во всех ее деталях. Все пространство от цементных заводов, пристани, набережная, улица, ведущая к вокзалу — все было покрыто морем людской толпы. Все части добровольческой армии, казаки, киргизы, калмыки, офицеры, женщины, дети, все, кто только отступал с армией, неожиданно, со всего огромного фронта собрались сюда, на небольшой клочок земли. На пароходах та же картина, что и на суше, лишь с той разницей, что там отсутствовали лошади, скот и обозы. Некоторые пароходы, уже перегруженные до отказа, отошли от пристани и стояли на рейде. В это время из города прибывали новые и новые части войск. С одной из них прибыл какой-то генерал. Все бросились к нему, чтобы он переговорил с Деникиным и англичанами и попросил забрать хотя бы военных. Ставка, оказывается, уже была в Новороссийске и жила пока в вагонах, но на территории цементных заводов, охраняемой английскими войсками и броневиками. С трудом, но генерала пропустили.