Страница 1 из 14

Продолжая движение поездов

Дагович Татьяна

Татьяна Дагович

Светлана Киршбаум. Будничность перемен

Считается, что нужно найти какого-то своего, единственного, предназначенного тебе человека. Не совсем ясно только, должны ли мы получить его уже в готовом виде? Вот он – сделанный специально для тебя, получи и пользуйся. Или же нужно терпеливо утруждать себя археологическими раскопками, снимать один культурный слой за другим, очищать его от вековой пыли, не зная, что там, Троя или пара глиняных черепков. А может быть, даже таблички на каком-нибудь допотопном языке, которым, несомненно, цены нет, но которые ты точно никогда не прочитаешь. И Троя, и черепки, и таблички – самодостаточны, независимо от того, в чьих они руках. А мерить человека рядом своей собственной меркой – это все равно, как если бы археолог сказал: я не могу прочитать эти таблички – следовательно, они плохи… «Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» – это хорошо только для красного словца. Не по-своему, а вполне себе согласно схеме. И весь роман Толстого лишнее тому доказательство. А вот поэт Сергей Шестаков предлагает другой вариант: «и неважно, чья легла на плечо рука, лишь бы чья-то была, лишь бы только вместе». Вот! Ключевое слово здесь – вместе! Не рядом, а именно вместе. Может, в этом дело и какой-нибудь смысл. Так или иначе этот вопрос интересует и Татьяну Дагович. Что происходит, когда люди встречаются или расстаются? Какие геологические и исторические пласты приходят в движение, какие головокружительные пропасти засыпает землей, какие ледники сходят с недосягаемых вершин? Жили душа в душу – так сейчас не говорят… (и не живут?) А как сейчас говорят/живут?

Случайный попутчик из повести «Продолжая движение поездов», с которым непонятно что, любовь – не любовь. Продолжая движение поездов – что это? Незаконченность действия? Инерция? Или попытка продвинуться немного дальше конечной станции?

Семейная пара из рассказа «Жительница». Жили, не мешая друг другу, «мирно и хорошо». А кто же тогда эта жительница? Это плод воображения или она действительно существует? Магический реализм – это когда странные вещи становятся реальностью и перестают удивлять. Мы очень любим сказки. А еще мы очень запутались, и любая реальность, даже собственная, все время кажется нам чьей-то выдумкой.

Две подруги из рассказа «Две тысячи первый, ноябрь, уикенд». Зачем фиксировать конкретную дату? Чувства нельзя разбить на часы и минуты. Или можно? С понедельника перестаю (или начинаю) чувствовать.

Девушка и писатель из «Регенерации солнца». Солнце существует отдельно от нас. Но когда оно есть, нам тепло и светло. А что мы ему можем предложить?

Разные люди – разные истории. Бывает, что из случайных, бесперспективных отношений рождается новая жизнь. А бывает такое отчуждение между родными людьми, что даже трагедия уже не сближает. Можно представить, что для чужого человека нашлось бы больше сочувствия. Так устроен человек. Все в нем соседствует: жалость, любовь, ненависть, равнодушие. Легче вернуться в пустой брошенный дом, чем к покинутому однажды человеку. Вот этот момент удачно ухвачен в книге, бывшие родные становятся чужее незнакомцев на улице. Любовь, свобода – это как здоровье. Если оно и есть, то во всяком случае – не навсегда.

И вот герои всё мучаются, всё хотят чего-то понять. Только не знают, что именно. И никак не хотят смириться с потерями. Тютчев это знал. «Душа моя – Элизиум теней». Все ушедшее не кончается, не уходит окончательно. С возрастом теней набирается достаточно. Они роятся, мешают друг другу. И в прошлое не хочется возвращаться, и без прошлого плохо. Ни у одного из героев не получается дистанцироваться от воспоминаний. Но у некоторых получается помочь другому с его прошлым. Как у того, который согласен искать чужой дом. Или у той, которая помогла малознакомому по сути человеку исправить его ошибку. «Его дело урегулировано», – говорит она в конце. И тем самым ее дело урегулировано тоже.

Имеет ли тема оставленного дома биографические корни? Татьяна Дагович ведь и сама переехала когда-то из крупного украинского города в маленький немецкий. Уж очень хорошо у нее получается зафиксировать этот момент или даже миг смены одной жизни на другую, почти незаметный невооруженным глазом. Она как бы дает нам понять: большие перемены носят очень будничный характер, и вместе с тем в будничности скрыты знаки торжественности и будущности:

«На рассвете, сонная и тихая, Марта вышла. Выкатила один из чемоданов. Сережа запер дверь на оба замка, чего раньше они никогда не делали, его связку отдали Наталье Семеновне и уехали в эмиграцию».

Дело оказывается всего лишь в лишнем повороте ключа, и обыденная ситуация принимает экзистенциальный вид.

Зачем мы читаем о чужой жизни? Своей, что ли, недостаточно? Или, может быть, хочется посмотреть на себя со стороны? Мы привыкли, что остранение – это литературный прием, и совсем не пользуемся им на практике. Сделать знакомые вещи и моменты чужими и осознать (и полюбить) их заново. А пока мы так не умеем, читаем литературу. Вдруг автор предложит какое-нибудь более интересное решение, этическое и эстетическое, и станет немножко легче жить…

Продолжая движение поездов. Повесть

Всегда немного нервничала, когда приходилось собирать вещи, особенно если покидала какое-то место навсегда – номер в отеле, съемную квартиру, палату в больнице (дом, родину и так далее). Важно ничего не оставить – в этой установке больше страха сделать себя уязвимой через вещи (если забыть упаковку тампонов, записки на клочках бумаги или таблетки), чем страха лишиться вещей. Лишиться вещей – это не ее фобия, многие вещи и сейчас приговорила: сложила в полиэтиленовый пакет, чтобы вынести, ступая по красной бархатной дорожке отеля (никто не подозревает, что в пакете – мусор). Выйти под дождь, раскрыть зонтик, свернуть в переулок, рассортировать содержимое пакета по мусорным бакам, подписанным немецкими словами – макулатура, стекло, пластик… Делать вид, будто нет неудобства в этой сортировке одной рукой: во второй, на которой висит пакет, – зонтик. Делать вид, будто она из дома, к которому относятся баки.

Затем вернуться, улыбнуться слишком гладко выбритому администратору за стойкой и сказать: «Да, кстати, я через пару часов уезжаю, можно сейчас расплатиться? Я кое-что брала в мини-баре». Молодой человек вежливо и доброжелательно улыбнется в ответ, примет деньги, пожелает счастливого пути, и ему не покажется странной ее отлучка, как уборщице не покажется странной чистота в оставленной комнате и пустое мусорное ведро. Какое им, собственно, дело?

Сузанне так привыкла.

Вернулась в номер. Заперлась: пока что, все еще – это ее пространство. В чистой комнате, которую от оставшейся без постояльцев отличали только чемодан и рюкзак у выхода, села на кровать. Кровать пружинила, она покачивалась, как в детстве, играя. Улыбнулась. Бросила взгляд в окно – не прекратится ли дождь, отъезд во время дождя – особое испытание: выйти из дверей отеля, выкатывая чемодан и прикрываясь зонтом, добираться до вокзала под струями. Она любила уезжать в дождь.

В дверь постучали. Подняла лицо на стук – неожиданный, потому что шагов к двери не слышала. Горничная? Забыла вывесить табличку «не тревожить». На цыпочках подошла к двери и остановилась, ожидая, что постучат еще раз. Больше не стучали. Подождала какое-то время, потом вернулась.

В интерсити-экспрессе Сузанне досталось место у окна. За забрызганным стеклом приближались, потом удалялись кукурузные поля, перелески и изредка одинокие фахверковые дома, сурово-аккуратные, с густыми садами и небольшими прудами. Типичные пейзажи для этих мест. Место справа долго оставалось пустым – к ее облегчению. Физически ей дополнительное место не было нужно – при ее телосложении она могла максимально комфортно и расслабленно устроиться на одном сидении, но психологически ей так было легче. Сузанне читала книгу, иногда взгляд отрывался от страниц и свободно блуждал между окном и проходом в центре вагона. Однако на одной из длинных остановок соседнее место заняли, и теперь, если глаза уставали от букв, она могла смотреть только в окно.