Страница 8 из 32
– Кто? – широко раскрыв глаза, спросила Валя.
– Мафия, кто ж еще, – сказал Вася. – Но… хотел бы я знать, где ты будешь брать деньги для пополнения баланса. Работать-то не желаешь. А попрошайничать здесь не у кого. Или у тебя там, в подкладке, вшиты банкноты?
Она отрицательно покачала головой и тут же спросила, что это такое.
– Банкноты?.. Бумажки банковские. Деньги, зараза-дерьмо-проклятье…
Они пошли назад. Вася споткнулся и, не удержавшись, упал, заругался.
– Проклятье!.. Надо фонарик.
– Фонарь, – подсказала Валя.
– Хыхыхы… Смотреть керосиновые сны.
На этот раз Вася вошел без стука. Васильевна была в кухне, а из комнаты доносился возбужденный спор какого-то ток-шоу. Слышались выкрики о музыкантах, поддерживающих хунту, о национал-предателях Бабченко, Макаревиче, о русофобе Невзорове. Но тут же Эдик переключился на другую программу, воскликнув: «А пошли вы все на хер!..» Следом за этим заскрипели тормоза, раздался душераздирающий крик и загрохотали выстрелы.
Васильевна указала на коробку. Вася взял ее со стола и торопливо пошел прочь.
– Так где второй-то? – резко спросила Васильевна.
– Там, – ответил Вася. – В смысле, тут.
– Ну так пусть забирает, сейчас заполню.
Вася вышел на улицу, набрал холодного воздуха, выдохнул, кивнул на дверь и сказал Вале:
– Зовут.
Валя быстро перекрестилась и вошла в дом. Вася, глядя на это, просмеялся по своей привычке:
– Ну примадонна, а не попрошайка.
Вскоре Валя появилась со своей коробкой, и они отправились трапезничать в вагончик. Прежде чем усесться за стол, Вася зажег керосиновую лампу и затопил печку. Валя тем временем молилась да крестилась и шептала «Отче наш иже еси на небесех…» и так далее.
Наконец они открыли свои коробки.
– Что это у нас? – пробормотал Вася, беря ложку.
– Макароны, – сказала Валя.
– Ххыхыхых!.. Как в тюрьме…
Валя быстро на него взглянула. Вася поймал ее взгляд.
– Что смотришь? – спросил он. – Как прокурор?
– Ничего, – ответила Валя, отводя глаза.
Позже, когда они улеглись на свои койки в натопленном вагончике, Валя спросила:
– А ты там, на берегу, говорил… говорил…
– Что? – осоловело спрашивал Вася.
Тепло и сытость разморили его, да и целый день труда, физического труда, к которому он вовсе не был привычен.
Валя молчала, вздыхала.
– Что… – снова пробормотал он, уже почти засыпая.
– Про Фуджу, – сказала Валя. – Это твоя баба?
– Фуджи – это… это вулкан.
– Ты сказал… сказал… жалел, что нет тут твоей Фуджи, – почти дословно воспроизвела его реплику Валя.
– Да?.. А, это… это камера… Фирма такая японская, производит их. Камеры. Так они и называются – «Фуджи».
– Для кино? Ты киношник? Кинокамера?
– Хыхыхых, – засмеялся Вася. – Нет, я человек пока. А «Фуджи» – фотик. Но у меня его изъяли… Как и вообще всю технику. Ну комп, мобилу. Только велосипед не взяли. А зря. Я на нем могу въехать в мавзолей… Или в ворота Кремля врубиться в знак протеста. Хыхыхыхых…
– Гора… фотик… камера… – бормотала Валя.
– Да это мне тот фотограф дал кличку – Фуджи, потому что люблю фотики этой фирмы. А я ему дал кличку Никкор, он любитель «Никона». Свадьбы снимает.
– А ты?
– Я? Нет. Я так… свободный художник. Любитель.
– А кем ты работал?
– Хыхыхыхых!.. Хыхыхых!.. – Вася зашелся своим смехом. – А ты?..
– Я-а-а? – изумленно спросила Валя.
– Ты, ты, ты.
Она не отвечала.
– Тоже, как видно, свободный художник, художница, – заметил Вася.
– Фуй, как жарко, – сказала повеселевшая Валя, стаскивая свитер, потом и темно-голубые штаны толстые спортивные со светло-синими лампасами, трико, две рубашки, пока не осталась в одних трусиках и черной футболке. – Счас бы закурить сигаретку.
– Да ну, – возразил Вася, – развешивать сеть для рака. Легкие и будут такой сетью – обязательно поймаешь. Моя тетка курила, как героиня Гарика Сукачева, только не трубку, а папиросы все. И ей отрезали легкое. А она все равно курила. Ну и в одно легкое набилось порядочно этих с клешнями, задушили ее. Нет. Мне воздух нравится! Синее небо…
– А на Соборной же горе ты курил? – напомнила Валя.
– Чтобы согреться, расслабиться, – сказал Вася. – Ну… сам не знаю зачем. Ты закурила, тогда и я. Так просто… А вообще не курю.
Вася уже плохо различал ответ Вали. Она еще что-то говорила, ерзала на кровати, скрипела пружинами.
Набрел в солнечный и заснеженный день на заросли шиповника за холмами. «Одет в рубище, но за пазухой нефрит», – проговорил кто-то.
Сполохи алых плодов в зарослях шиповника и были похожи на блики печные. А дао и есть плавильная печь, где одно перетекает в другое. А вообще эти заросли напоминали какой-то сад. И я снова подумал о Чжуанцзы. Ведь он служил смотрителем сада. Озирался. Не появится ли? Кто-то же сказал про нефрит и рубище. Не появится ли садовник? Чжуанцзы. Он же и служил смотрителем сада… только какого-то другого. А потом и эту должность бросил, чтобы спокойно скитаться по Поднебесной в заплатанной одежде из грубого холста, в сандалиях, подвязанных веревкой. Хо-хо!.. Бедность, а не рабство.
Но когда вышел на мост, то увидел, что льда нет, совсем нет, вот удивительно-то, правда. Стал смотреть. А в воде резвятся рыбки. Вот радость! Хых!..
– Ты же не рыба, откуда тебе знать? – cнова спросил кто-то.
И тогда возмущение охватило меня и предчувствие какого-то счастья.
И я сказал в воздух:
– Но я и не шиповник, а знаю его радость!
Хы-хы-хы… Хы-хы-хы…
Вася заворочался, всхрапнул и разбудил Валю. Она привстала, озираясь, и снова уронила голову.
…Капает. Кап-кап-кап… То ли дождь, то ли с деревьев. Сыро. А в домике хорошо, сухо, тепло, ах, ах, как хорошо!.. Но… Но кто-то дергает угол. Ну? Ну?.. Лень посмотреть, так устала, что до сих пор не хочется лишний раз…Так устала убегать, все убегала по снегу, по снегу. Ладно, привстала, смотрю в оконце. Никого. И внезапно замечаю дырку. В моем новом легком домике. Ах да! вечером перед оконцем торчали две жабы. Две, две, две жабы. Как они могли сжевать угол домика?.. Так он же бумажный?! Ой, ой, а если… если огонь-огонь-огонь, мамочки, Матушка!.. И в это время снова кто-то взялся дергать… Дерг, дерг, дерг. Силуэт на стене. Кто это? Кто это? Мышь! Злобная мышь!.. Как дала ей щелбанец сквозь бумагу! Мышь подскочила как ужаленная и, крикнув, исчезла.
– Жалко, нет такой должности, – говорил утром за чаем Вася, – фотограф снов. Вот это было бы круто. А свадьбы – что… Одно и то же, козлиные прыжки, фужеры, костюмы, платья…
– Безо всего было бы лучше? – спросила Валя.
– Ну. Как Адам и Ева. Какая там была самая первая свадьба?.. Хыхых… Среди гостей змий, потом всякие зверушки, да? Лев с овцой, олень с волком, птица Сирин, павлин-мавлин… И же-э-э-э-лтогрывый ле-э-э-в да синий вол, исполне-э-э-э-нный очей, – запел, блея, Вася.
Валя зажмурилась.
– Ой, какая песня! А как дальше?
Вася посмотрел на нее удивленно.
– С ними золотой орел небесный, чей так светел взор незабываемый.
– А всю песню?
– Ты что, прикалываешься? Это же Бэ Гэ.
Глаза Вали расширились.
– Бэ Гэ-э?..
– Боб Гребенщиков. Не слышала?
Она покачала головой.
– Ну дела… И кино не смотрела «Асса»?
– Не-а.
– Где же ты жила?.. Ну не в туалете же на Соборной горе ты родилась?
Валя покачала отрицательно головой.
– А где?
– В деревне.
– Ну и что?! – воскликнул Вася. – Ломоносов тоже в деревне родился. На севере, кстати. Знаешь такого?
– Слыхала, – уклончиво ответила она.
– Да по большому счету сейчас без разницы, деревня или город. Коммунисты все стирали-стирали это различие, а тут пришел мистер Интернет и сразу уравнял всех, как «кольт» когда-то на Диком Западе. Но интернет лучше. Пускай стрельба идет словами. И третья мировая. А она уже развернулась в сети паутины. Там есть свои мухи и пауки. Меня вот сцапали, как муху.