Страница 16 из 32
Отвозя тачку с кроличьими отходами в дальний угол фермы, Вася заметил куст вербы, осыпанный мохнатыми почками с желтой пыльцой, и наломал веток. Валя первой ушла в вагончик, и он, поставив тачку возле шеда, последовал за ней. Войдя в вагончик, спросил, нет ли тут какой банки, вот поставить?
– Что это? – спросила Валя. – Ой, верба. – Она перекрестилась. – Но до Вербного воскресенья еще далеко?
Сегодня восьмое марта
– Сегодня восьмое марта, – сказал Вася. – Гражданский… то есть светский праздник. Вот. – И он протянул вербу Вале.
Та вытаращилась на него.
– Ой, что это?
– Ну букет, – сказал Вася. – Не розы, конечно, хых-хы-хы-хы-хи-хи-ха-ха…
Валя взяла прутья с изумленной растерянной улыбкой.
– Фася…
Вася Фуджи, ну а сокращенно Фася – все смеялся. Смех у него был какой-то потешный, но заразительный, интересный. И Валя тоже начала смеяться, сверкая белками глаз, краснея щеками.
– А мне розы и никто не дарил, – говорила она сквозь смех. – И вербу.
– А что дарили?
– Ну… один раз тюльпан.
Как только они начали обедать, явился Эдик и запер их на замок. Валя попыталась что-то ему сказать, но он уже ушел. Примерно час спустя послышался шум моторов. Валя, конечно, приникла к окну и стала комментировать.
– Хо-го! Едут. Гробы-тарантасы, иноземные марки. Раз, два, три… Ишь, ишь, так и сверкают. Однажды мне сон такой был… ужас. Какой-то вот дворец прямо, люстры там всякие, колонны, окна огромадные… И происходило там, мамочки, что-то такое… такое… Просто жуть. Кровопролитие. Кто-то кого-то избивал вусмерть. А потом топает какой-то такой… главный, а за ним его полицаи. Он такой высокий, лицо красивое. А у его подчиненных – ой: у одного лысая голова, как тыква, у другого подбородок, ровно требуха, болтается и выпученные глазья…
– Чего выпученные? – не расслышал Вася.
– Глазья. И вот этот главный останавливается перед одним таким мужчиной… ну вроде тебя, таким невзрачненьким…
– Хых!
– И да говорит ему, а что нам с тобой делать-то?.. А его сподручные орут: разодрать на куски, порубить! И этот начальник им отвечает так: нет, его – в печь. И того мужчину подхватили под белы рученьки да и поволокли к огромной железной печке. И он завизжал прям как поросенок, когда приходил к мамке сосед Жердяй с наточенным немецким штыком – бить его… потом опаливать соломой, лампой… И кричит: ай, ай, не надо!
– Кто?
Валя посмотрела на него.
– Ну не поросенок же, – проговорила с укоризною Валя и снова обратилась к окну. – А, вылазиют… Вон, господа… И бабы с прическами… У одного букет каких-то белых цветов. Хозяин их встречает. Наш Юрьевич. В кустюме. Ага, ага… А цветы, видно, его женке. Или дочурке. Смотрят, курят. Фоткаются. Уходят в дом.
– Ну и что с тем было?
– С кем с тем?
– Да которого в печку потащили?
– А!.. Ой, страсть, правда, я глядела ни жива ни мертва. Вот за что его так? И он как закричит, мол, стойте, стойте, есть ли у вас дети? Детки? Ну а тот командующий отвечает: а что такого, если имеются? И тот: я могу быть для них учителем начальных классов. И командующий вдруг сказал, что хорошо. И его отпустили пока. А лицо так и рдеет от печного жара-то. И поплелся он по залитому кровью полу, забился между колонн, в себя приходит, а я тут вроде рядом, все слышу. И к нему подходят две девицы, разговор у них завязался… И тут как подскочит человек с седой такой острой бородкой да как заорет: сесть-лечь-встать! Сесть-лечь-встать! И тот учителишка и давай ложиться, вставать, приседать. Вроде и смех. Но тут и ужас. Тот с бородкой: ты, говорит, обдолбался? Укурился? И заглядывает ему в глаза, пальцами веки оттягивает, заглядывает. А тот говорит, что и не курит, вроде тебя, мол, курил, но левое легкое заболело и прекратил. Тот с бородкой интересуется: а теперь болит? Нет. Перестало. И он, с бородкой ему говорит дальше: ты правильно сделал, что не убегал, а побёг бы – так тебя все равно Две Серые догнали бы. И отошел этот с бородкой. А учитель у девиц спрашивает: это, мол, кто такой-то? А они отвечают тихонько, что Начальник Мировой Стражи. И тут вдруг грохотанье. Я глянула в окно, а там кареты едут одна за другой, одна за другой, и лошади какие-то такие особенные, из какого-то вороненого материала, вот как эти машины. Правда, много больше, едут и едут. Это тот владелец с красивым лицом, хозяин дворца-то куда-то выезжал.
Валя замолчала.
– И что?
– И все, – ответила Валя.
– Ну и сны у тебя, Вальчонок, – сказал Вася. – Вот бы сфоткать. Куда там Сальвадору Дали!.. Мне тоже всякие занятные снятся.
– А это что за дядечка?
– Дали?.. Ну, один испанец с прибабахом, усы торчком, хвост пистолетом, рисовал пианино с девятью или десятью сияющими Лениными и все такое, как будто сны не сны или видения. Ему за это отваливали бабок порядочно. Но он все равно заканчивал жизнь в одиночестве, больной, парализованный, чудом спасся в загоревшемся замке.
– Как? – заинтересовалась Валя.
– Свалился с кровати и пополз к двери.
– А вот если наш вагончик загорится? – вдруг спросила Валя. – Будет чудо или нет? Как мы отсюда выскочим?.. И вообще… я уже хочу поссать.
Вася начал смеяться по своему обыкновению, приговаривая: «Вот дерьмо, зараза, попались».
– Давай разобьем стекло, – сказала она.
– Потерпи.
Еще примерно через час Валя сказала, что уже не может больше терпеть. Вася посоветовал мочиться в ведро и отвернулся.
– Но в нем же воду носим? – сказала Валя.
– Отмоем. Вон один писатель американец по системе йогов собственную мочу пил, и ничего. Затворник, буддист высоколобый.
И она присела над ведром, зажурчала звонко.
– А ты, Фасечка, не хочешь?
– Нет.
– Да перестань, не стесняйся.
– Сказал, нет.
– Ну, я не стану глядеть и уши заткну.
Вася засопел зло.
В вагончике уже было холодно. Они накинули на себя одеяла и сидели, как индейцы.
– Надо твой сон записать, – сказал Вася. – А то так и забудется. Интересно же. Но нет ни ручки, ни карандаша, зараза…
– А я нашла, есть, – откликнулась Валя. – В этом… шеде. Под окошком, на полочке. Вот, шариковая ручка. И пишет. На.
Вася взял ручку и достал из рюкзака рулон бумаги.
– Ты там будешь писать?
– Да, – деловито ответил он.
Но писать не давала пленка, которой бумага была оклеена. И тогда Вася ножом ободрал пленку с краю и, пристроив рулон на столе, действительно начал что-то писать.
– Ой, Фасечка, – бормотала Валя, – ну и ну. Вот бы наши все подивились, Мартыновна… Людка… Мои сны записывают.
Вася молча старательно выводил буковки на грубой бумаге.
– Ты прямо так все и пишешь? – спрашивала она, стараясь заглянуть.
– Не мешай, – буркнул он.
– Ой, ну не знаю даже… Я еще чего-нибудь вспомню. И новые буду все запоминать.
Когда наступили сумерки, Валя хотела зажечь лампу, но Вася остановил ее.
– А может, завесим окна одеялами? – предложила она. – Да и печку затопим, есть как раз дрова.
Вася ответил, что надо еще подождать. Ему тоже не хотелось никому попадаться на глаза… Начальнику Мировой Стражи.
– Нет, но классный был у тебя сон, – сказал Вася. – Мне уже кажется, что это я в нем и был, в твоем сне. И только сейчас об этом узнал. Хых! Хых… Мне должен был присниться такой сон. А приснился тебе.
– Следующий раз я получше буду приглядываться, – ответила Валя. – Так ты учитель?
– Ну, закончил сдуру пединститут, – откликнулся нехотя он. – Там с Никкором и познакомился. Только он после двух, что ли, курсов, свалил. А я остался.
– Фасечка, – проговорила озадаченно Валя. – А я тебя так кличу, без отчества. Нельзя же.
– Чего?.. Хых! Хых! Хы-хи-хи, – зашелся Вася.
– Нет, ты мне открой свое отчество, – настаивала она.
– Да ладно тебе!.. Хых-хи-хи…
– Ну Фасечка.
– Может, и отца у меня не было.
– Как так? – ахнула Валя.