Страница 12 из 13
«Вот дом, который построил Джек».
М-да-а, тяжелый случай. Господи, как жалко Валентина Сергеевича! Кстати, жалость тоже раньше не входила в список качеств, которыми я обладала. На следующей странице было намалевано нечто и вовсе несуразное, а внизу опять-таки домик и подпись:
«А это пшеница, которая в темном чулане хранится, в доме, который построил Джек».
И в самом уголке домика была стрелочка, обведенная в кружочек. Дальше я пролистала несколько страниц, где было сказано и про синицу, и про кота, и опять-таки нарисованы варианты различных домиков. Очевидно, в детстве это стихотворение Маршака так глубоко врезалось Валентину Сергеевичу в память, что он вспомнил его даже после аварии. Наконец я дошла до ровно исписанных страниц. Было там и про синий «Форд», который часто стоял под окном, и про таинственного Дж. М.
«…именно они преследовали меня раньше, до аварии. Очевидно, авария – тоже их рук дело. Но почему они так поспешили? Дж. М. даже не делал попытки изменить свою внешность. Но главный в этой преступной группировке не он, а человек с нависшими бровями. «Брежневские брови»… Но на этом его сходство с покойным генсеком заканчивается. У этого волосы достаточно длинные, но жидкие, гладко зачесанные, глаза маленькие и очень близко посажены, так что иногда кажется, что они могут скатиться по носу. Нос длинный и рот с плотно сжатыми узкими губами. Выглядит он как злодей в оперетте, но таковым в жизни и является. Теперь мне уже не страшно. Что они могут мне сделать? Все плохое уже случилось. Да и раньше я боялся не за свою жизнь, потому что мало осталось, и тебя со мной уже нет… Странно, я всегда думал, что я уйду первым, все-таки десять лет разницы. Но Бог рассудил иначе. Но я не отчаиваюсь, все равно скоро мы будем вместе. А им никогда не найти…»
Дальше было такое впечатление, что пишущая рука сделала зигзаг, и потом опять пошли каракули. Очевидно, просветление закончилось. Я перечитала несколько листков еще раз. Если это бред, а это, несомненно, бред больного человека, то достаточно логичный. Он вспоминал маму, обращался к ней с такой любовью и тоской…
Но мания преследования налицо. Кто мог следить за пожилым человеком и желать ему зла? Особенно потом, после аварии. Да, кстати, авария. Что-то там говорила следователь про угнанную машину? Ай, да какая теперь разница. Валентина Сергеевича все равно нет в живых. И я перевернула страницу. Дальше был опять сплошной Маршак.
«Вот дом, который построил Джек».
На этот раз дом был нарисован другой – двух-этажный, с крыльцом-портиком, который поддерживали две деревянные резные колонны, а сбоку была деревянная же башня аж в три этажа. Симпатичный такой домик. Дальше опять шли стихи, но дома рядом не было. И все то же самое:
«Дом, который построил Джек, а вот страница, которая в темном чулане хранится в доме, который…» и так далее.
Синица, пшеница, страница… – старик определенно заговаривался, если можно так выразиться про человека, который вообще молчал четыре месяца. Надо пролистать тетрадь до конца и убрать подальше, нет сил наблюдать деградацию личности. Я вспомнила, как профессор, друг Валентина Сергеевича, бормотал со слезами на глазах: «Пропала, пропала голова», и поняла, почему никто из сотрудников не навещал Валентина Сергеевича: им, кто знал его как человека блестящего ума, невыносимо было видеть его жалкого, потерянного, не сознающего, кто он. Так что там дальше про Джека?
«Вот коробка, в которой страница, которая в темном чулане хранится, в доме, который построил Джек».
Очень складно, не хуже, чем у Маршака. Я перевернула страницу.
«А вот ленивый и толстый пес без хвоста…»
Дальше были сплошные рисунки, изображающие Горация. Вот Гораций спит, положив голову на лапы, вот сидит, улыбаясь слюнявой мордой, а вот ест суп из здоровенной миски, вид сзади. Действительно, пес без хвоста, потому что тот симпатичный обрубочек, что у него сзади, хвостом считать нельзя.
И что мы имеем в итоге?
И дальше опять пошли сплошные каракули. Я посидела еще немного, тупо пялясь в тетрадку, а потом пошла спать, предварительно запрятав ее подальше в ящик, решив, что подумаю над этим на свежую голову.
Разбудил меня телефонный звонок. Хорошо, что не в дверь ломятся, а то я уже привыкла, что покоя не дают. Телефон звонил настойчиво, и пришлось встать.
Звонила следователь, фамилия ее была Громова. Она требовала, чтобы я пришла к ней сегодня в два часа дня на предмет дачи свидетельских показаний о смерти Плойкиной Л. С.
– А сейчас сколько времени? – слабым голосом спросила я.
– Сейчас восемь тридцать, – железным голосом отчеканила следовательша. – Я специально позвонила пораньше, чтобы вы не ушли на работу.
Значит, этот козел Мехреньгин телефон мой следователю дал, а сказать, что я работаю дома, не удосужился. И теперь ни свет ни заря… да ладно, все равно нужно вести на прогулку свое сокровище.
– Буду, – буркнула я в трубку и отключилась.
Выглянув в окно, чтобы узнать, какая нынче погода, я увидела, как из подъезда выходит белобрысый сосед с шестого этажа. На улице шел дождь, сегодня на нем было темное пальто, достаточно дорогое и элегантное. Но хватит пялиться на чужие пальто, ни к чему хорошему это не приводит. Настроение было хуже некуда. Во-первых, я не выспалась, потому что полночи просидела в кабинете, во‑вторых – сегодня опять не удастся толком поработать над Бельмоном, потому что придется тащиться к следователю Громовой. Я узнала ее по голосу. Это она звонила мне тогда по поводу Валентина Сергеевича. Кстати, и выясним, нашли ли ту угнанную машину, так, для разговора. И если выскочить с Горацием ненадолго, то потом я смогу выкроить часа два на Бельмона, как раз закончу третью главу. Но и в этот раз мои намерения пошли прахом, потому что, когда мы с Горацием подходили к дому… увидели знакомую голубую «девятку», и из нее вышел мой второй муж Евгений.
– Редко заходишь! – приветствовала я его, а про себя добавила: «Отлыниваешь от дежурства».
Евгений не уловил сарказма в моем голосе, он вообще ко всему относился очень серьезно. Примером тому может служить его имя. «Меня зовут Евгений», – представился он мне в свое время при первом знакомстве. И в дальнейшем вежливо, но твердо пресекал мои попытки называть его Женей, Женечкой и Жекой.
«Ведь невозможно представить себе, чтобы Евгения Онегина звали Женькой, – говорил он строго. – Есть имя – Евгений, запомни, это очень важно».
Я запомнила и так прониклась важностью момента, что даже решила выйти за Евгения замуж. Скорее всего только потому, что он был полной противоположностью Артему – невысокий, худой, безукоризненно вежливый и страшно серьезный. Он очень любил рассуждать о смысле жизни, о месте человека среди себе подобных и так далее. А еще он очень любил выяснять отношения. В течение первого года нашей совместной жизни он так часто объяснял, что он ко мне чувствует, что мне это надоело. Однако года четыре мы с ним продержались. После развода Евгений больше не женился, он увлекся восточной философией, эзотерической литературой и трудами разных шарлатанов с индийскими фамилиями.
Евгений запер машину, пренебрежительно отмахнулся от Горация и протянул мне пачку книг:
– Ты обязательно должна это прочесть!
– Господи помилуй! «Дао самосовершенствования – путь к твоему внутреннему Катманду»! – прочитала я на обложке. – Зачем мне это?
– Ты не понимаешь. Это восстановит карму, – твердо ответил он. – У тебя очень плохая карма, нарушенная, тебе нужна новая.