Похищение Эдгардо Мортары

Если инквизитор получил донесение о крещении Эдгардо, значит, искать тайного крестителя следовало в первую очередь среди женщин, работавших в семье Мортара. После того как Анна Факкини, служанка, в настоящее время работавшая в доме Мортара, горячо поклялась, что она тут точно ни при чем, семья принялась искать виновницу среди бывших служанок, опрашивая всех подряд, не слышали ли они когда-либо от кого-то из тех женщин о тайном крещении.

Вскоре подозрение пало на Анну Моризи. Она поселилась у Мортара, когда Эдгардо было всего несколько месяцев от роду, а уволилась сравнительно недавно, поступив на службу в другую болонскую семью. Теперь выяснилось, что с тех пор Анна вышла замуж и уехала из Болоньи.

Однажды в конце июля, когда Момоло ненадолго уехал в Модену, брат Марианны Анджело зашел к ней домой пообедать. Когда они уже садились за стол, пожаловала нежданная гостья – Джиневра Скальярини. Джиневра была теперь замужем и жила не в Болонье, но раньше она много лет проработала в семье сестры Марианны, Розины – той самой, которая в день похищения Эдгардо увела к себе домой остальных детей Марианны. У Розины и ее мужа, Чезаре де Анджелиса, было шестеро своих детей, и Джиневра жила в их семье, когда большинство из них уже появилось на свет. Она очень привязалась к семье хозяев и часто заглядывала к ним, когда приезжала в Болонью, чтобы повидаться с Розиной и ее сестрами.

В течение почти всего времени, когда Джиневра работала у Розины, Анна Моризи работала у Марианны. Кроме того, Джиневра и Анна были родом из одного городка – Сан-Джованни-ин-Персичето. Две молодые женщины подружились, и именно об этом теперь вспомнил Анджело, как только Джиневра ступила на порог. Подумав, что из дружеских побуждений Джиневра наверняка начнет выгораживать Анну, Анджело решил прибегнуть к маленькой хитрости. Притворившись, будто он уже знает о том, что именно Анна Моризи крестила Эдгардо, он обратился к Джиневре, сказав ироничным тоном: “Хорошенькое дельце совершила Нина, а?” И добавил: “Она же просто погубила эту несчастную семью”.

Джиневра проглотила наживку. “Да, это правда, – ответила она. – Я знаю об этом от ее сестры Моники. Она сказала, что это Анна крестила Эдгардо”. Когда Анна впервые услышала о том, что Эдгардо забрала полиция из-за того, что она когда-то сделала, рассказывала Джиневра, ее охватил страх. Она испугалась, что семья Мортара захочет ей отомстить.

Через несколько часов, когда вернулся Момоло, Анджело взволнованно рассказал ему о своем открытии и вызвался съездить в Сан-Джованни-ин-Персичето вместе с Чезаре де Анджелисом (их свояком и бывшим хозяином Джиневры), чтобы лично побеседовать с Анной Моризи и выяснить, что же все-таки произошло.

Через два дня Анджело и Чезаре приехали в Сан-Джованни. Была среда, базарный день в этой многочисленной сельской общине, поэтому их появление никому не бросилось в глаза: кругом толпились купцы, выкликавшие свои товары, и покупатели, съехавшиеся в город из окрестных деревушек.

Мужчины отправились прямиком к дому Джиневры, где их ждали Джиневра и Моника, сестра Анны Моризи. Женщины отвели Анджело и Чезаре туда, где жила Анна. Они поднялись по лестнице на третий этаж, где Анна и ее муж занимали единственную комнатушку, выделенную им в доме другой сестры Анны, Розалии. Было одиннадцать часов утра.

Моника и Джиневра предупредили Нину (так в близком кругу называли Анну) о предстоящем визите болонцев всего за несколько минут до того, как их дилижанс прибыл в город. Анджело так описывал состоявшуюся встречу:

Мы застали Нину в слезах, она вся тряслась от рыданий и не могла остановиться. Нам пришлось долго успокаивать ее – мы сказали, что не собираемся причинять ей зло, что хотим лишь узнать правду, чтобы найти какой-то способ исправить случившуюся беду. Только после этого она заговорила о крещении. Вот что она нам рассказала:

“Несколько лет назад я жила в Болонье и служила у семьи Мортара, и как-то раз их сын Эдгардо, ему было тогда около года, заболел. В день, когда ему стало сильно хуже, я испугалась, что он умрет. Я заговорила об этом с синьором Чезаре Лепори [у него была бакалейная лавка неподалеку от дома Мортара] и рассказала, что очень боюсь за мальчика, ведь он был такой славный малыш, и что мне будет очень жалко, если он умрет.

Синьор Лепори посоветовал мне крестить его, но увидел, что я робею, да я ведь и не знала, как это делается. Он научил меня, и я пришла домой, взяла стакан, зачерпнула воды из ведра, подошла к больному малышу и плеснула на него водой, приговаривая: «Крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа», и добавила еще несколько слов, какие именно – уже не помню. Потом мальчик поправился, и больше я об этом не думала. Я не придавала этому большого значения – я ведь сама толком не понимала тогда, что делаю.

И только в прошлом году, когда у четы Мортара умер сын Аристид, я говорила об этом грустном событии с Реджиной, служанкой наших соседей Панкальди, и та сказала, что надо было мне крестить мальчика. Я ответила, что это пустой совет, а потом рассказала, что когда-то давно, когда Эдгардо заболел, я побрызгала его водой, но это ему не помогло. Тогда Реджина сказала, что мне нужно рассказать об этом священнику, но я не стала этого делать.

Прошлой зимой меня вызвали в монастырь Сан-Доменико в Болонье, и там отец-инквизитор стал допрашивать меня о том, что я сделала с Эдгардо, и заставил меня все ему рассказать. Я со слезами во всем призналась, его секретарь записал мои слова, а потом инквизитор велел мне поклясться на распятии, что я буду молчать. До меня постепенно дошло, что в монастырь меня вызвали из-за Реджины, ведь я только ей неосторожно сболтнула о своем поступке.

А потом я опять очень удивилась, когда Эдгардо отобрали у родителей, и когда я поняла, что это все моя вина, то горько пожалела о том, что сделала, и сейчас жалею. Я нахожу себе только одно извинение: ведь когда я это сделала, я была совсем еще юной, мне было лет четырнадцать, и я сама не понимала, что творю”.

Выслушав рассказ Анны, Анджело Падовани невольно смягчился: “Больше она ничего не сказала, но ее слова, поведение и слезы, вначале мешавшие ей говорить, убедили меня в том, что она рассказала нам правду”.

Пока болонцы слушали исповедь Анны, в голове у них вертелся один вопрос: есть ли в ее словах хоть какая-то зацепка, которая помогла бы убедить папские власти в необходимости отпустить Эдгардо. Но даже если ее удастся найти, думали они, то все равно ничего хорошего не выйдет, если не записать рассказ женщины и не засвидетельствовать его в законном порядке. Когда Анна умолкла, Анджело спросил, готова ли она повторить свой рассказ в присутствии свидетелей. И с облегчением услышал ее ответ: да, готова.

Тогда Анджело с Чезаре бросились искать местного нотариуса. Эти поиски отняли некоторое время, но в два часа дня они вернулись в дом Анны с нотариусом и двумя свидетелями. Комната Анны была пуста. Они постучались к ее сестре, и та сказала, что Анна покинула город.

В действительности Анна никуда из Сан-Джованни не уезжала. Просто после ее волнующей встречи с болонцами ее сестры, Розалия и Моника, принялись стращать ее. Они требовали, чтобы она больше ничего не говорила этим двум евреям. А чтобы окончательно убедить сестру, они отвели ее к приходскому священнику. Когда дон Луиджи услышал от Анны о допросе у инквизитора и последовавших за этим событиях, он тоже велел ей молчать.

Анджело и Чезаре пришлось сесть в дилижанс и уехать в Болонью с пустыми руками. В их распоряжении остался только устный рассказ – история, в чем-то для них новая, но во многом уже до боли знакомая.

Глава 5

Мезуза и крест – поездка Эдгардо в Рим

За те несколько столетий, на которые итальянских евреев заточили в гетто, они выработали особые каналы и механизмы для общения с органами государственной власти – нечто вроде еврейской дипломатической службы. Как правило, еврей обращался к представителям государства или к церковным властям не напрямую и не самостоятельно, а через представительства местной сплоченной еврейской общины, которые в лице своих официальных делегатов (исключительно мужчин) подавали петицию властям от имени любого из евреев, принадлежащего к этой общине.