Страница 6 из 43
Оба публицистических способа примитивизации образа применялись и к Юрию Гагарину, однако возникала проблема: в отличие от главного конструктора он не имел каких-либо выдающихся заслуг до исторического полета на орбиту, поэтому почти сразу возник пропагандистский миф, согласно которому первый космонавт всегда и во всём был первым, а в чем-то даже исключительным, что и предопределило выбор руководства, доверившего ему столь ответственную миссию. Со временем этот образ «первого из первых», «лучшего из лучших» пополнился соответствующими признаниями очевидцев, которые вольно или невольно корректировали свои воспоминания, сообразуясь с заданным пропагандой эталоном, причем уникальность Юрия Алексеевича прослеживалась чуть ли не с младенчества. На выходе вырисовывался парадокс: семья у Гагарина была «обыкновенной», «рядовой», а сам он получался каким-то «уникумом». Впрочем, в рамках советской идеологии никакого парадокса не усматривали: ясно же, что только при власти коммунистов простой крестьянский сын получал возможность выбиться в люди, развив свои скрытые таланты, поэтому Гагарин – не исключение, а общее правило.
Вообще говоря, детство и юность первого космонавта в советские времена изучались чуть ли не лучше его взрослой и послеполетной жизни. С одной стороны, там не было «подводных камней» (точнее, они были, но их научились ловко обходить), с другой – через рассказ о детстве проще популяризировать исторический образ среди молодежи. Например, сколько советских художественных фильмов о Гагарине вы можете назвать?… Подумайте! «Укрощение огня» (1972)? Уверены? Вы удивитесь, но там нет Гагарина – там есть некий летчик, которого другие персонажи упорно называют «надеждой всего прогрессивного человечества». И что? И всё? На самом деле один советский художественный фильм о Гагарине всё же был. В апреле 1977 года в прокат вышла полнометражная кинолента режиссера Бориса Алексеевича Григорьева «Так начиналась легенда», в которой, как легко догадаться, рассказывается о клушинском периоде жизни Юрия Алексеевича. В фильме добавлено много «отсебятины», однако он более или менее полно представляет зрителю элементы «канонизированной» биографии Гагарина, к чему мы еще вернемся. Особенно хорош, конечно, юный Олег Орлов, исполнитель главной роли, – твердое волевое выражение лица и при этом яркая запоминающаяся улыбка.
Вообще говоря, «легенда» имеет как минимум три варианта. Первый вариант принадлежит самому Гагарину, точнее – литературным обработчикам, журналистам Николаю Николаевичу Денисову и Сергею Александровичу Борзенко, создавшим на основе послеполетных интервью Юрия Алексеевича книгу «Дорога в космос» (1961, 1963, 1969, 1978, 1981, 1984). В ней, разумеется, активно педалируется идея особого вклада Коммунистической партии и советского правительства в судьбу семьи Гагариных. «Мои родители, – сообщает космонавт в первом же абзаце, – простые русские люди, которым Великая Октябрьская социалистическая революция, как и всему нашему народу, открыла широкий и прямой путь в жизни». В остальном книга достаточно безобидна и хорошо согласуется с фактами, оглашенными позднее. Юрия Алексеевича попросили изложить свою биографию, делая упор на самые яркие воспоминания, включая те, которые можно было бы прямо увязать с его космическим подвигом, и он сделал это легко, без фактологической избыточности, подтвердив на контекстуальном уровне свою личную скромность. Этот вариант «легенды» идеально преобразовывался в детскую адаптацию, которая появилась в виде небольшой иллюстрированной книги для подростков «Вижу Землю…» (1968, 1971, 1976); литературными обработчиками указаны В. Ардатовский и В. Михайлов.
Второй вариант «легенды» воплощен в опубликованных мемуарах ближайших родственников Гагарина. Старший брат космонавта, Валентин Алексеевич, при участии литературного обработчика Валентина Ивановича Сафонова написал обширный том «Мой брат Юрий» (1972, 1979, 1982, 1984, 1986, 1988, 2002), в котором несомненная правда причудливо перемешивается с откровенным вымыслом. Мать космонавта, Анна Тимофеевна, при участии литературного обработчика Татьяны Копыловой создала очень интересную книгу, изданную под названиями «Слова о сыне» (1983, 1985, 1986), «Память сердца» (1985, 1986) и «Юрий Гагарин. Глазами матери» (2011); там приводится множество ценных деталей, дополняющих и даже заметно меняющих известную по другим источникам биографию Юрия Алексеевича. В этих текстах наметилась линия к идеализации личности космонавта с уклоном в его исключительность, особость, инаковость, которая проявлялась чуть ли не с младенчества. Пошла в ход мемуарная селекция, о которой рассказывал Ярослав Голованов: когда из всех многочисленных фактов биографии отбираются для озвучивания преимущественно те, которые «работают» на заранее известный результат. В качестве примера приведу фрагмент из книги «Мой брат Юрий» (цитирую по изданию 1988 года):
«– Смотрите, – торжественно сказал дядя Павел. – Запрокиньте головы и смотрите в небо.
Мы подвинулись к окошку, послушно подняли головы вверх. Юра первый, кажется, догадался, зачем привел нас сюда дядька.
– Ага, звезды какие крупные. По кулаку.
– Точно, Юрок. А Млечный Путь видите? Млечный Путь наблюдаешь, Валентин?
– Ну, вижу.
Голос у дяди стал по-мальчишески звонким, и это удивило меня.
– Вот там, ребята, и скопились все другие миры. Там много солнц, много планет, и каждая ходит по своему кругу. Есть среди тех планет и такие, как наша.
– Может, кто-нибудь оттуда сейчас на нас смотрит, – предположил Юра.
Дядька отозвался с пылом:
– Конечно, смотрят. Им же интересно узнать, как мы тут, на Земле, живем и есть ли мы вообще.
Холод пробрал меня до пяток: босиком, в одной ситцевой рубашонке пустился я в эту прогулку. Юра и вовсе: штанишки по колено…
– Эх, дядь Павел, – укорил я. – Млечный Путь и с нашего сеновала хорошо виден. Зачем мы сюда-то тащились?
– Чудак ты, Валентин, – не сразу откликнулся дядька, и голос его потускнел, упал. – С сеновала мы посмотрели бы на него, поговорили – и всё. И забыли бы о нем. А теперь он на всю жизнь в твою душу западет.
Юра выдернул свою руку из моей.
– Ты чего? – спросил я. Он не ответил, но мне и так понятно: обиделся за дядьку. Мне и самому неловко стало: не подумав, с бухты-барахты взял да и сказанул глупость, но как ее, эту глупость, поправить, сразу я не сообразил. ‹…›
Я ушел разочарованный: и звезды мелковаты, и душа спокойна.
Юра, знаю, тоже несколько раз бегал туда по ночам – и один (представляю, скольких страхов ему это стоило!), и с товарищами».
Речь в этом фрагменте идет об одной из множества импровизированных лекций, которые Павел Иванович Гагарин, брат отца космонавта, прочитал для своих юных племянников еще до войны. Бросается в глаза откровенная литературность текста: хотя Валентин Гагарин был к описываемому периоду (весна 1941 года) вполне зрелым пятнадцатилетним подростком, вряд ли он запомнил всё настолько детально, вплоть до того, как менялся голос дяди. Конечно, в подобном подходе к биографии нет ничего плохого, но, как мы видим, с его помощью создается и фиксируется определенный образ, в угоду которому Валентин Алексеевич даже приносит в жертву собственную репутацию. Подобных тихих жертв будет еще много.
Третий вариант «легенды» сформулировали советские прозаики 1970-х годов, взявшиеся романтизировать образ космонавта с учетом воспоминаний его родственников и современников. Поскольку никаких особенно новых фактов они не приводили, покровы не срывали, а особенно сильно фантазировать им не дозволялось, то в ход пошел очередной литературно-публицистический прием – поэтизация детского бытия Гагарина на основе «почвеннической» эстетики. Пытливый жизнерадостный паренек рос в окружении дивной природы Смоленщины, на русской земле, которая поражает своими просторами и осенена славной историей, впитывал любовь к родине и народу через патриархальный быт, корни которого уходят в седую мудрую древность… ну и так далее. Чтобы как-то оправдать тиражирование патриотических «словомельниц», в которых мало-мальски ценное содержание терялось за нагромождением отвлеченных описаний и эпитетов в превосходной степени, такие биографии космонавта официально относили к жанровому направлению «документальная повесть», которая вроде бы ни к чему автора не обязывает, кроме простого следования общеизвестным фактам и убедительной демонстрации собственного литературного дарования.