Бомбардировщики

Вася начинает снижаться, а потом вдруг как хватит на себя ручку, я даже о козырек головой ударился. Оказывается, мы за снегом не заметили, что начали планировать прямо на деревню.

Со второго круга стали садиться на поляну. Уже лыжами коснулись снега, а самолет все несет, несет и несет. Вдруг слева откуда ни возьмись береза, и мы об нее как стукнулись, и после удара самолет встал на нос… Вот тут, я помню, такие мурашки пробежали по спине…

На ночь нас приютили в ближайшей деревне. Утром пошли к самолету, а он лежит, как раненый солдат на поле боя… Общими усилиями с жителями деревни все-таки поставили самолет на «ноги». Осмотрели его, оказывается, винт треснул и помята кромка обтекания нижней плоскости. Кромка ладно, а вот винт надо менять. Вдруг один шофер из местных говорит: «Снимайте – мы его вмиг исправим!» Не совсем веря в то, что он сказал, принимаем с Васей решение – самолет на поле не оставлять. А пока мы возились у самолета, освобождая его от снега, в этой деревне шоферы мастерили нам винт. И вот уже, чуть ли не бегом, довольные своей работой, они притащили наш винт: «Пожалуйста!» Мы с Васькой глянули. Оказывается, они его под прессом выправили и наложили бандаж из жести. Проверили, насколько это прочно, но совершенно не подумали о том, как он будет себя вести, когда запустим мотор. Установка винта много времени не заняла, и Вася сел в кабину. Мотор заработал и тут же весь задрожал, да с такой силой, что казалось – вот-вот рассыплется на части. Через какие-то секунды мотор остановился – нарушилась центровка винта. Теперь у нас остался единственный выход – добираться в полк, взять там новый винт и приехать сюда.

Вася поехал в полк, а меня на два дня приютила одна семья. На третий день он вернулся с механиком и новым винтом, который мы тут же установили и подготовили самолет к вылету. И рассказывает мне: «А нас-то в полку уже считали погибшими…» Оказывается, в ту ночь из 16 или 18 экипажей на аэродром вернулись только четыре… Трое вообще так и не вернулись с этого вылета, видать, их сбили. А остальные, как и мы, совершили вынужденные посадки кто где, и почти все машины нуждаются в ремонте… Вот таким печальным результатом закончилась та памятная ночь. По-хорошему за такое этого комиссара стоило бы к стенке поставить, а этот еще и новое назначение получил.

– Вы упомянули, что у вас был летающий комиссар.

– Этот тоже был летающий.

– А вы сами могли поднять и посадить самолет?

– Конечно, мог! Это было нужно прежде всего мне самому. Ведь нередки были случаи, когда летчик бывал ранен или даже убит, поэтому подобный навык иметь было жизненно необходимо. Еще раз напомню, что парашютов у нас не было. Так что если самолет не сбили, он обязан вернуться!

– Известно, что летчики достаточно суеверны. У вас, например, были какие-то приметы?

– Лично у меня ничего подобного не было.

– А у друзей? Не бриться, не фотографироваться, 13-й номер?

– Нет, на подобные вещи мы внимания не обращали. Не помню такого.

– Вот вы отлетали ночью, а что днем? Спали?

– Да, конечно. Днем мы отсыпались. Жили мы в деревнях и в зависимости от дома располагались по двое-трое. После полетов шли на завтрак. Там нам в обязательном порядке выдавали «наркомовские» сто граммов водки. Кабина же открытая, и зимой замерзали так… Поэтому, когда приходили в избу, каждый хотел устроиться на печке. Но все желающие там, конечно, не помещались. И знаете, что еще нам мешало? Дома-то были деревянные, неоштукатуренные, и щели что снаружи, что изнутри… А что в этих трещинах? Клопы! Вот же окаянные… Просто житья не давали! Когда ложились спать, то поливали вокруг себя водой, чтобы они не переползали. Так эти сволочи на нас с потолка прыгали. Я-то еще ничего, а другу моему – Коле Волостякову – они, окаянные, практически не давали спать.

Как-то возвращаемся с полетов, а у меня был друг – Андрей Роговченко. И он говорит мне, что настолько замерз, что на завтрак не пойдет, и просит, чтобы я его сто граммов взял себе. Приходим в столовую, а там алюминиевые кружки. Старшина со своей 100-граммовой меркой проходит и каждому наливает. Подходит ко мне, и я говорю, что мне еще сто граммов за Роговченко. Так он не дал. Ему, видите ли, необходимо присутствие Андрея. Я летал, мерз, а ты, идиот, сидел здесь… Ну, заиграла кровь. Я поднялся, взял его за грудки, тряхнул… Он налил, только потом пожаловался на меня комиссару. Тот вызывает и начинает меня песочить. Короче, мне объявляют арест на трое суток. Иду на гауптвахту, которая располагалась в пустом доме. Снял с себя летный костюм и так сладко уснул… И вдруг сквозь сон слышу шум и гам. Это пришли мои друзья с поллитрой, а дежурный их не пускает. Впрочем, держался он недолго. Ребята зашли ко мне, разложили выпивку и закуску. А когда уже заканчивали, я попросил их зайти к комиссару и потребовать у него продлить мне арест еще на трое суток. Вы бы только знали, как я хорошо выспался за эти три дня… Отдохнул на славу.

– А кормили как?

– Кормили нас просто отлично. Отбивных в нашем рационе, конечно, не наблюдалось, но каши и супы были всегда. И там и там мясо. Я вам больше скажу, мы за каждый вылет еще и деньги получали. И знаю, что и танкистов, и пехоту тоже кормили отменно. Да, иногда случались перебои с подвозом пищи, но они ведь постоянно в движении. Бывало, и не успевала полевая кухня за ними, да и во время боя нет времени на кормежку. У нас в этом отношении было лучше.

– Правда ли, что у летчиков после напряженных вылетов начиналось расстройство желудка и они не могли есть?

– Нет, такого я не помню. Может, подобное имело место у истребителей. Там же скорости совершенно другие, к тому же они вступали в ближний бой, и я не могу исключать, что им не хотелось есть после полетов. А у меня и моих товарищей все боевые вылеты проходили куда спокойнее. Такого напряжения, как у истребителей, у нас не было. Для нас что главное? Не уснуть и не замерзнуть!

Кабина у нас, как я уже говорил, была открытая, а лицо прикрывала только маска. Так вот, зимой незащищенная часть лица у нас постоянно была черного цвета, настолько она была отмороженной. Прилетел, снял маску, доложился – и снова в полет. Она даже высохнуть не успевала, а тут опять на мороз. Вновь возвращаешься и не сразу даже снимешь. Просто примерзала к лицу.

– А как отдыхали? Концертные агитбригады к вам, например, приезжали?

– Приезжали, и не раз. И Русланова была, и Шульженко, и даже московские театры навещали нас. Кстати, мне мой друг-танкист рассказывал, как к ним на передовую просились артисты. Они непременно хотели выступить перед теми, кто в окопах. На свой страх и риск отправились туда, так с немецкой стороны через мегафон прокричали: «Иван, пусть поют громче! Мы стрелять не будем!» Бывало и такое.

И врачи к нам с проверками приезжали. Помню зубного врача – молодую женщину. Всех нас обследовала, но после того как осмотрела меня, то сказала, что будь у всех людей такие зубы, она бы осталась без работы.

– Из газетной статьи я знаю про вашу красивую историю знакомства с будущей женой.

– Есть такая. 1 мая 1942 года в нашем полку устроили праздничный митинг. Сначала выступил командир, потом комиссар, зачитали приветственную телеграмму Военного совета 1-й воздушной армии. И уже в самом конце сообщили, что есть еще поздравления от студенток московского педучилища. Как потом мне жена рассказала, это директриса их надоумила написать поздравления фронтовикам. Причем вместо адреса они написали просто: «На Западный фронт». Думали, хоть кому-то, но дойдет. А оказалось, что Политуправление их письмо размножило и разослало по разным частям.