С жизнью наедине

– И как вы их еще за это не поубивали? – улыбнулась мама так очаровательно, что невозможно было не улыбнуться ей в ответ.

Марджи-шире-баржи зашлась лающим смехом. Казалось, она задыхается.

– Люблю женщин с юмором. Так с кем же я имею удовольствие беседовать?

– Кора Олбрайт, – представилась мама. – А это моя дочь Лени.

– Добро пожаловать в Канек, дамы. Туристы к нам заглядывают нечасто.

Тут в магазин вошел папа и заметил:

– А мы здешние, вернее, будем. Только что приехали.

Марджи-шире-баржи удивленно наклонила голову, так что ее двойной подбородок превратился в тройной.

– Здешние?

Папа протянул руку.

– Бо Харлан завещал мне свой дом, вот мы и переехали.

– Ну надо же! А я ваша соседка, Мардж Бердсолл. Мой дом в полумиле от вашего. Там и знак есть. Вообще тут многие живут сами по себе, в тайге, без всяких удобств, ну а к нашим домам, слава богу, есть дорога. Кстати, вы припасы-то сделали? Если хотите, открою вам счет. Можно расплатиться деньгами, можно добычей или отработать. У нас здесь так принято.

– Вот за такой жизнью мы сюда и ехали, – ответил папа. – С деньгами у нас, признаться, туговато, так что я лучше отработаю. Я отличный механик. Могу починить практически любой движок.

– Здорово. Я всем так и скажу.

Папа кивнул:

– Спасибо. Нам нужен бекон. Еще, пожалуй, рис. И виски.

– Вон там, – указала Марджи-шире-баржи, – за топорами и тесаками.

Папа скрылся в глубине магазина.

Марджи-шире-баржи повернулась к маме и окинула ее с головы до ног оценивающим взглядом.

– Я так понимаю, Кора Олбрайт, об Аляске мечтал ваш муж, вот вы и снялись в одночасье и приехали сюда.

Мама улыбнулась:

– Да мы всегда так: захотели – сделали. А иначе жить скучно.

– Понятно. Но здесь вам придется научиться выживать. Ради себя и вашей девочки. Нельзя рассчитывать только на мужа. Вы должны знать, как уберечь себя и красавицу-дочку.

– Звучит страшновато, – заметила мама.

Марджи-шире-баржи наклонилась, подтащила к себе большую картонную коробку и принялась в ней рыться. Черные пальцы так и порхали над коробкой, будто на пианино играли. Наконец Мардж выудила два здоровенных оранжевых свистка на черных ремешках и повесила их на шею маме и Лени.

– Это от медведей. Обязательно пригодится. Урок первый: на Аляске нельзя ходить тихо и без оружия. По крайней мере, в такой глуши и в это время года.

– Вы хотите нас напугать? – отшутилась мама.

– Именно так. Не боятся только дураки. Сюда ведь много народу приезжает, с фотоаппаратами и мечтами о простой жизни. И каждый год на Аляске пропадает пять человек из тысячи. Исчезают без следа. Ну а эти мечтатели… большинство сдается и убегает после первой зимы. Ждут не дождутся, когда можно будет вернуться на материк, к автокинотеатрам и нормальному отоплению: щелкнул выключателем – и сразу тепло. И к солнечному свету.

– Вас послушать, здесь на каждом шагу подстерегают опасности, – поежилась мама.

– Видите ли, Кора, на Аляску приезжают по двум причинам: либо бегут куда-то, либо откуда-то. И вот за теми, которые здесь по второй причине, нужно смотреть в оба. Да и не только люди опасны. Аляска непредсказуема. Глазом моргнуть не успеешь, как эта Спящая красавица превратится в стерву с обрезом. У нас ведь как говорят: тут ошибаются только раз. Потому что вторая ошибка станет последней.

Мама закурила. Рука у нее дрожала.

– Да уж, Марджи, умеете вы встретить гостей добрым словом.

Марджи-шире-баржи снова расхохоталась.

– Ваша правда, Кора. Совсем я в тайге одичала. – Мардж ободряюще сжала хрупкое мамино плечо. – Ладно, успокою вас: здесь, в Канеке, все как одна семья. В этой части полуострова круглый год живет человек тридцать от силы, так что уж о своих мы заботимся. Мой участок рядом с вашим. Если вам что-нибудь понадобится, что угодно, – берете рацию и вызываете меня. И я прибегу.

Папа положил на руль листок из блокнота с картой, которую нарисовала для них Марджи-шире-баржи. Канек на карте был изображен красным кружком, из которого выходила одна-единственная прямая линия. Это была дорога (она здесь вообще-то одна, пояснила Мардж) из города в Оттер-Коув. Прямую перечеркивали три красных креста. Первый слева – вотчина Мардж, затем справа владения Тома Уокера и последний, третий, в самом конце прямой, – участок Бо Харлана.

– Ну что, – проговорил папа, – едем две мили мимо Айсикл-Крик, там будет участок Тома Уокера, с железными воротами. А наш чуть дальше, в самом конце дороги, – пояснил папа и уронил карту на пол. Они катили к окраине городка. – Мардж сказала, не заплутаем.

С грохотом проехали по шаткому мосту, изгибавшемуся над хрустально-голубой рекой. За мостом тянулись болота, усыпанные желтыми и розовыми цветами, и взлетно-посадочная полоса, где стояли на приколе четыре дряхлых самолетика.

За посадочной полосой гравий закончился, началась каменистая грунтовка. По обе стороны от дороги густо росли деревья. Лобовое стекло усеивали капли грязи и пятна от комаров. Вся дорога была изрыта ямами величиной с детскую ванночку, так что старенький автобус немилосердно трясло. «Ни хрена себе!» – восклицал папа, когда они в очередной раз едва не падали с сидений. По пути не встретилось ни единого дома, никаких признаков цивилизации, пока они не доехали до заваленной ржавой рухлядью дорожки. На обочинах догнивали автомобили. На табличке от руки было написано: «Бердсолл». Жилье Марджи-шире-баржи.

Дальше дорога стала еще хуже. Ухаб на ухабе. Гранит и грязные лужи. Вдоль дороги тянулись заросли травы, репейника и такие высокие деревья, за которыми ничего не было видно.

Вот теперь они и правда забрались в глушь.

Они преодолели очередной пустой отрезок дороги и очутились у ржавых железных ворот, на которых торчал белесый коровий череп. Владения Уокера.

– Что-то мне не внушают доверия соседи, которые украшают ворота костями мертвых животных, – призналась мама и вцепилась в дверную ручку. На очередной выбоине автобус тряхнуло, и ручка осталась у мамы в руке.

Через пять минут папа врезал по тормозам. Еще двести футов – и они сверзились бы с обрыва.

– Господи боже, – прошептала мама. Дорога кончилась, впереди только подлесок и гранитные скалы. Край света. В прямом смысле слова.

– Доехали! – папа выпрыгнул из автобуса и захлопнул дверь.

Мама посмотрела на Лени. Обе думали об одном: здесь ничего нет, кроме грязи, деревьев и скал, с которых они чуть не сорвались в тумане. Они вылезли из автобуса и встали рядышком. Где-то неподалеку – скорее всего, под видневшейся невдалеке скалой, – ревели и бушевали волны.

– Смотрите, какая красотища! – Папа раскинул руки, будто хотел все это обнять. Казалось, он рос и крепчал на глазах, точно дерево, широко расставившее ветви. Ему нравилась эта глушь, эта пустота. Он за этим сюда и ехал.

Тропинка к их дому вела по узкому перешейку, с обеих сторон его сжимали отвесные скалы, о которые бился океан. Ревел он так громко, что звенело в ушах. Лени вообразила, как молния или землетрясение отколет этот клочок земли и он поплывет, точно дрейфующая крепость на острове.

– Вот наша дорожка, – указал папа.

– Дорожка? – спросила мама, глядя на поросшую тоненьким молодым ольшаником тропинку. Казалось, по ней не ездили много лет.

– Бо ведь уехал отсюда давным-давно. Ничего, мы потом расчистим дорожку, ну а пока пойдем пешком, – сказал папа.

– Пешком? – не поняла мама.

Папа принялся доставать из автобуса вещи. Пока мама и Лени стояли и глазели на деревья, он разложил самое необходимое в три рюкзака и скомандовал:

– Ну все. Пошли.

Лени оторопело уставилась на рюкзаки.

– Давай, Рыжик. – Папа поднял рюкзак размером чуть ли не с «бьюик».

– Ты хочешь, чтобы я это несла? – не поверила Лени.

– Если ты хочешь поесть и лечь спать в доме, – ухмыльнулся папа. – Вперед, Рыжик. Не бойся, справишься.