Страница 24 из 25
Акцентированный «духовно-практический» характер оригинальной русской философии, основанный на императиве преображения человека, опирается на ее базовое гносеологическое открытие, которое парадоксальным образом в равной мере свойственно как православным философам, так и русским марксистам. Наиболее четко оно было формулировано в известной обобщающей работе С. Л. Франка: «В русской философии были установлены фактически совершенно новый критерий истины и соответствующая ему познавательная способность. Им стало понятие опыта, по не опыта как чувственной очевидности, а как жизненно-интуитивного постижения бытия в сочувствии и переживании. Ивану Киреевскому принадлежит заслуга начального развития теории “живого знания”, которая потом имела большое значение для его последователей… Всю русскую мысль пронизывает понятие жизненно-интуитивного опыта, которым осознанно или неосознанно пользовались все мистики и религиозные мыслители… Можно утверждать, что благодаря этому… было обосновано повое гносеологическое направление наряду с главными формами – рационализмом, эмпиризмом и критицизмом… в противоположность господствующему на Западе направлению мысли, в котором действительное бытие остается либо закрытым для познающего сознания, либо во всяком случае находится вне сознания и тогда достижимо лишь окольным путем, посредством сознающего себя познания, русская философия утверждает непосредственную данность бытия и укорененность в нем самом познающего сознания»[163]. Экстравагантной переформулировкой идеи об особом способе «живого знания» в русской философии является тезис, который предложил Ф. И. Гиренок: «Европейская метафизика основана на развязности ума… В России осуществилась философия непосредственно осязательного понимания изначального»[164]. Как пишет А. Ф. Замалеев, «русская философия выработала иной тип рациональности, нежели западноевропейская философия. Там познавательная процедура строилась преимущественно на силлогистической основе; у нас, напротив, первостепенное значение приобрела аллегорическая, или символическая, методология. Силлогизм (формула: “если… то”) приводил к обособлению познания от мира, вырабатывая особую “философию ума”, главной задачей которой со временем все более становилось не размышление о сущем, не постижение “основных начал и принципов” бытия, а упрочение общепринятых критериев для достижения соглашения»[165].
Тем самым, предлагаемая нами парадигма преображения как ведущего мотива русской философии, определяющего ее специфику, является одним из возможных продуктивных путей реализации «метода интегральной истории русской философии» (Т. И. Липич), предполагающего ее исследование как «многообразия в единстве» (М. А. Маслин). Методологические аспекты такой работы разработаны нами в статьях, которые были опубликованы в Киеве на украинском языке[166]. В этих работах получила дальнейшее развитие историко-философская концепция профессора В. С. Горского (1931–2007), суть которой мы определяем как «диалогику» истории философии. Эта «диалогика» имеет два аспекта: 1) диалогическая взаимодополнительность авторских концепций в рамках одной национальной философской традиции, создающая ее общее смысловое и стилистическое поле («метатекст»); 2) диалогическое отношение исследователя к тексту, при котором исследователь переходит на внутренний категориально-стилистический «язык» мыслителя – но не только с целью субъективного «вживания» в него, но и с целью доопределения смысла и системности самой концепции. Кроме того, пример В. С. Горского всегда вдохновлял на «раскодирование» философского наследия Древней Руси.
В качестве вершинного достижения русской философии можно рассматривать концепцию «целостного разума», идущую от И. В. Киреевского, и «идеал цельного знания» В. С. Соловьева, делающие философию особой аскетикой, «исцелением ума». Поэтому, не смотря на скепсис одного католического автора, которому кажется, что якобы русским «философам не удалось ясно и недвусмысленно выразить его целостность, о которой так много говорится в русской философии»[167], он разу же, опровергая этот свой собственный тезис, делает «вывод, что русская философия соединяет теологию и философию, мистику и рационализм»[168].
Такая синтетичность изначально относится к базовым конституитивным признакам русской философии, поскольку, как отмечает Μ. Η. Громов, «платонизм в виде христианизированного неоплатонизма и триединство филологии, философии, богословия стали важными типологическими особенностями русской мысли»; а также «пластичность русской философии, определяемая языком ее существования, своеобразной плотью мысли, является еще одной типологической характеристикой, присутствующей на всех стадиях ее эволюции вплоть до нашего времени»[169].
Суть этой целостности в самой обобщенной, интегральной форме, имеющей в виду прежде всего ее вершинные достижения, а не исторические «девиации», наиболее удачно сформулировал А. Ф. Лосев. Согласно его яркому определению, «русская самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным ratio и восточно-христианским, конкретным, богочеловеческим Логосом и является беспрестанным, постоянно поднимающимся на новую ступень постижением иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом»[170].
2.2. Пост-оксидентальная парадигма русской культуры
Роковая страница нашей истории, написанная рукой Петра Великого, разорвана; мы, слава Богу, больше не принадлежим к Европе: итак, с этого дня наша вселенская миссия началась[171].
Как бы ни формулировалась специфика русской культуры, и как бы ни обращалась она в некое чаемое будущее, на самом деле она выражает самую подлинную суть русского бытия, уже сложившуюся и ярко выразившуюся в его самобытных исторических формах. И самая суть, сердце и ядро русской культуры – это преображение человека. Принцип духовного преображения человека, всегда лежащий в основе самобытной цивилизации Русского мира, многообразен в своих проявлениях, охватывая все многообразие жизни. Но наиболее ярко и доступно для понимания всех, он выразился в великой русской литературе. Как писал еще в свое время В. В. Розанов, «западным людям русская литература открыла эру нового нравственного миропорядка», Запад «преклонился вовсе не перед художеством русских писателей, довольно неуловимым в переводе, но перед новым нравственным миропорядком, какой открывался просто картинами русской жизни и характерами русских людей… мне пришлось… услышать рассказ о том необыкновенном и исцеляющем действии, какое русская литература производит на иностранцев, на американцев, немцев, англичан “в несчастий”, в “ломке жизни”, в “крушившейся судьбе”»[172]. Это «необыкновенное исцеляющее действие» – не что иное, как духовное преображение человека, внесенное в мировую литературу многовековым духовно-историческим опытом русского народа.
Устремленность к преображению человека очень глубоко вошла русское сознание, выработав особый тип мировоззрения. «Ядро» этого мировоззрения заключено в одной главной и ключевой мысли, которую хорошо выразил современный воронежский философ В. В. Варава: «нельзя, не умертвив совести, радоваться просто жизни как таковой. Суть человека в том и заключается, что он может и должен радоваться преображенной жизни. Непреображенная жизнь вызывает скорбь и тоску и взывает к изменению и исправлению»[173]. В апостасийной же цивилизации, порожденной Западом, это духовное преображение жизни подменено комфортным обустройством материальных условий жизни. Для культуры Запада «архетипическим» являлся принцип самореализации человека, т. е. развертывания им своих «сущностных сил» с целью «покорения мира». Этот принцип изначально является «пост-христианским», порожденным культом смертного ego. Поэтому в рамках такой культуры христианское понимание смысла жизни неизбежно уходит на второй план, а затем и вообще исчезает, поскольку в «код культуры» оно не вошло. Московская Русь, в отличие от Запада, создала культуру, «код» которой – принцип преображения человека – является изначально христианским; а главное – он сохраняется даже и в формах светской культуры (даже советской). В этом смысле совершенно точно парадоксальное утверждение А. Л. Казина о том, что «в России вообще не произошел процесс обмирщения (секуляризации) культуры. Вопреки всем колебаниям и смещениям русский народ до сих пор таит в своем сверхсознании идеал Святой Руси, т. е. образ России как церкви, в отличие от образа страны как банковской корпорации (Америка)»[174].
163
Франк С. Л. Сущность и ведущие мотивы русской философии // Франк С. Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 156–157.
164
Гиренок Ф. И. Патология русского ума. Картография дословности. М, 1998. С. 331.
165
Замалеев Λ. Ф. Интуиции русского ума: Статьи. Выступления. Заметки. СПб., 2011. С. 11.
166
См.: Діалогіка історії філософії: теоретико-методологічний аспект // Філософська думка. 2006. № 2. С. 61–74; Даренський В. Ю. Філософія як смислова проективність культури (про ключову методологічну інновацію Вілена Горського) // Вілен Горський: Дотики, смисли, споглядання: зб. наук. праць. Киев, 2011. С. 41–75.
167
Печурчик Ю. Классическая метафизика и русская философия // Credo New 2016. № 3 (87), 2016. С. 41.
168
Там же. С. 26.
169
Громов Μ. Н. Типология русской философии в контексте европейской культурной традиции//История философии. 2011. № 16. С. 7; 10.
170
Лосев А. Ф. Русская философия. С. 78.
171
Чаадаев П. Полное собрание сочинений и избранные письма. Том 2. М, 1991. С. 99.
172
Розанов В. В. Возле «русской идеи» // Русская идея: сборник произведений русских мыслителей. М, 2004. С. 285.
173
Варава В. В. Вечная философия. Воронеж, 2007. С. 45.
174
Казин А. Л. Философия искусства в русской и европейской духовной традиции. СПб., 1998. С. 422.