Страница 25 из 29
– Неужели, матушка ты моя, её теперича на нашем христианском кладбище похоронят?
– Как можно! Здесь, смотри, и зароют, – отвечала другая.
– Небось, осиновый кол вобьют?
– Вобьют, а то ведь, пожалуй, по городу начнёт ходить, да пугать всех.
– От колдуньи станется, – ввязался в разговор какой-то мещанин, в дублёном полушубке, продвигаясь к трупам.
– Куда лезешь-то? Вишь, прёт, точно на, базаре, – крикнул на него полицейский.
– А ты, Петрович, не ори, покойникам мешать не будем, вот я гривенничек на их погребение жертвую, кидая два пятака к ногам убитых, – сказал тот.
Примеру его последовали другие из глазеющих, и в короткое время набросали на помин погибших несколько рублей.
Но вот приехал доктор; он быстро направился к надзирателю, разузнал, в чём дело, осмотрел Лукича и на своих же лошадях приказал городовому отвезти его домой.
– Как вы полагаете, доктор, будет он жив? – показывая на больного, спросил надзиратель.
– Вас разве это интересует?
– Даже очень: он один только и есть свидетель тому, что здесь происходило.
– Может быть и встанет, но очень опасен, – подходя к обгорелым трупам, ответил эскулап.
– Убиты они, или нет? – полюбопытствовал у доктора полицейский.
– А вот сейчас поглядим. Ну-те-ка, покажите мне их головы? – сказал служивым врач.
Те открыли их.
– У-у, как у этого, маленького-то, башка разворочена, весь череп на мелкие кусочки раскроен, – проговорил доктор.
– Должно быть топором, – прибавил надзиратель.
– Конечно, не пальцем, – оглядывая другой труп, добавил доктор.
– Вы всё шутите!
– Какие тут шутки, видите, и у этого тоже самое, – говорил врач, покачивая своей седой головою.
Вскоре приехал и следственный, переговорил с надзирателем и доктором, записал себе что-то в памятную книжечку и уехал вместе с доктором, приказав надзирателю отвезти трупы в полицию.
Послали за лошадью; народ обступил покойников.
– Брось, дядя Фёдор, копеечку, – говорил молодой парень пожилому прасолу, указывая на трупы.
– Колдунье то? Зачем её баловать, у ней есть приятели, похоронят и без нас, – отвечал тот.
– Какие же это приятели?
– А с рожками-то, небось, знаешь?
– Где ж нам знать, мы люди молодые, а вы постарше, давно с ними, небось, познакомились.
Дядя Фёдор обиделся на такие слова, плюнул и пошёл прочь.
– Тысячи имеет, а один только пятачок за упокой убиенных пожертвовал, – бормотала старушка, поглядывая вслед дяде Фёдору.
– Эх, бабушка, богачи-то ноне скупее нас живут: взять сколько хочешь не откажутся, а дать копейку – призадумаются, – ввязался в разговор какой-то бородатый мещанин.
– Куда ему копить то? На тот свет ничего с собой не возьмёт, все тут останется.
– Думает два века прожить, скряга этакий, – сказала старушка и заковыляла к городу.
Через час на месте пожарища никого не осталось; трупы были увезены, и над пепелищем носились только одни вороны, да галки с коршунами.
Прошло два дня, а город все ещё не переставал судить и рядить об ужасном приключении в сгоревшем домике колдуньи; полиция усиленно добивалась до сути преступления, а между тем виновники этой катастрофы были уже далеко и успели скрыть за собою след.
Домик содержателя кабачка ежедневно посещался полицией, родными больного и знакомыми; доктор бывал у него по три и по четыре раза в сутки и всех уверял, что больному лучше и что он скоро выздоровеет. Действительно, больной поправился и на третий день встал на ноги. Полицейские кинулись к нему с допросами и узнали всю суть с ним приключившегося.
– Кто же были злодеи такие? – допытывались они у виночерпия.
– Один чёрный, купцом назывался, а другой его работником.
– Вы помните, какие они из себя были?
– Помню, – отвечал тот и рассказал все приметы злодеев.
Полицейские переговорили между собою и вывели заключение, что разбойники были те самые люди, которые совершили у Гаврилы Иваныча кражу денег в гостинице, и не ошиблись.
– Где вы с ними познакомились?
– Ко мне в кабачок зашли, насчёт квартирки начали справляться, а потом я их к себе в дом пригласил, как путных, запряг своих лошадок и поехал с ними кататься, вот они меня и укатали… и лошадок отбили.
Спрашивать было больше нечего; полицейские простились с виночерпием и составили доклад, который вручили своему начальству, а оно приняло ещё более строгие меры к отысканию убийц, но было уже поздно.
Содержатель кабачка снова свалился в постель; все старания доктора облегчить страдания своего пациента были безуспешны. У больного пошла горлом кровь, и он скончался.
На похороны его собралось много народу, одни из горожан жалели его, а другие говорили:
– Ну, туда ему и дорога, худая трава из поля вон.
– Оно и правда, нехороший был человек, грехов за ним много осталось. Слухи недобрые о нем ходили, – протянула какая-то женщина в душегрейке.
– Знамо, ходили, да не попадался он, отвёртывался, да деньгами отделывался, – заметил рядом стоявший с ней мужчина.
Чуркин с Осипом сделали в ночь своего побега из Ирбита около пятидесяти вёрст, остановились покормить лошадей в селении на постоялом дворе и заняли отдельную комнату. Прасковья Максимовна до того перезябла, что не могла никак согреться; разбойник ухаживал за ней, как за малым ребенком; уложил её в постель, а для того, чтобы дать ей согреться, достал сушёной малины, заварил её, но красавица пить её отказалась; с ней сделался бред, и она впала в забытьё.
Глядя на больную, Осип стоял у её кроватки, заложив руки за спину, нахмурив брови; ни капли жалости к ней не было у него; он только досадовал на то, что она не кстати навязалась на шею его атамана и может наделать им много хлопот.
– Что, брат, дело-то не хвали: захворала она не на шутку, – сказал разбойник, укутывая свою возлюбленную тулупом.
– Сама виновата, насильно, что ли, её тащили? – проревел каторжник, – Связала только нас с тобой.
– Чем же она тебе помешала?
– А тем, что, по её милости, нас погоня, пожалуй, настигнет, из-за неё и мы пропадай. Вот теперь дня на два и задержит.
– Не тужи, скорее уедем.
– Так и надо, атаман, оставим её здесь, пусть выздоравливает и едет назад, не один ты у неё, – другой есть, а ты себе этого добра найдёшь.
– Как уехать-то, пожалуй, скажут и её берите.
– Уедем и никто не узнает, с вечера только рассчитаться с дворником надо, а там уж ищи, свищи нас.
– Ну, ладно, так и сделаем. В самом деле, могут ведь и догнать нас, кабатчик всё расскажет.
– Сам ты тому виноват, зачем оставил его живым? Очень уж ты стал милостив, под кистень бы его и языка бы не было.
– Будет точить меня, ступай, лошадей погляди.
Осип молча вышел из комнаты.
Разбойник присел на кроватку больной; с участием и прискорбием глядел он на метавшуюся по постели красавицу; жаль ему стало её; больная изредка открывала глаза и бессознательно подолгу глядела на разбойника, отвечая на его ласки бессвязными словами. «Помешалась она», – подумал разбойник, склонил свою кудрявую голову и задумался.
Вошёл каторжник и, увидав атамана скучающим, сказал ему:
– Охота тебе, Василий Васильевич, печалиться, что она тебе сродственница какая, что ли? Так ведь, заблудшая, стоит об ней скучать? Эка невидаль!
Разбойник поднял голову, тряхнул кудрями и отвечал:
– Не родная она мне, а очень уж баба душевная, вот что, потому и жалею её.
– Жалеть можно, а так убиваться не след: ты уж не парень молодой, видывал, небось, и не таких краль. Об ней заботишься, а о себе забыл. Накроют нас здесь, тогда и свищи в кулак-то, оберут капитал, да в тюрьму в кандалах и запрячут, поди там и вывёртывайся, – представлял свои доводы каторжник.
«Правду он говорит», – подумал Чуркин и, поразмыслив малость, спросил у него:
– А что, лошади отдохнули?
– Как не отдохнуть, почитай целый день стоят.