Меморандум

Не могу вспомнить дня, чтобы погода хоть раз испортила настроение. Видимо, в душе прочно укоренилась мысль: значит так нужно. Ведь необходимы и солнце, и дождь, и снег; морозная зима и знойное лето, прохладная золотая осень и буйная цветущая весна. Зато, насколько по-особому тепло и уютно в доме, когда в окна бьют струи дождя или хлопья мокрого снега - а ты сидишь у камина (печи, электрообогревателя) с книгой в руке, чтобы, немного почитав, почувствовать в сердце таинственное наполнение, взять ручку с блокнотом (ноутбук, диктофон) и выразить словами то, что дал Господь, чего ты уже не имеешь права предать забвению. В такие минуты всем существом ощущаешь близость Бога, Его отеческую помощь и Его тихую светлую любовь к тебе, немощному уродцу, погрязшему в низменных страстях.

Этот внутренний дом, который помещался где-то в области сердца; дом, в который я позволил войти Тому, Кто сказал: “Се стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною” (Откровение 3:20). Этот форт в центре бушующего океана страстей надежно защищал моё немощное человеческое существо от зла. Может быть поэтому, мне иногда грустно, а иногда и смешно становится от жалоб неверующих на беды, постигшие их. За что такая несправедливость, вопрошают они, размахивая руками, ведь мы такие хорошие, так много работаем, детей растим, животных любим. Не так ли жили и допотопные люди? Всего-то Бога забыли и добивались богатства своим умом, своей гордостью, не замечая, как омертвела душа, отрезанная от Бога Живаго.

Карьера отца знавала как упадки, так и взлеты. Начал он с низкого старта - после техникума работал мастером на строительстве жилого дома. Дед занял у друга денег и купил начинающему начальнику драповое пальто. В течение двух лет дедушка перезанимал то у одного то у другого, но долг возвращал всегда вовремя, считая это делом чести. Отец проходил в том драповом пальто лет тридцать, впрочем, он всегда был аккуратен и относился к одежде и обуви весьма бережно. Родился я в коммунальной квартире, с младенчества узнал что такое нищета и взаимовыручка, помощь соседей и доносы.

Однажды отца, как тогда говорили, “вызвали куда надо”, а потом и вовсе “затаскали” по кабинетам ОБХСС, КГБ, Райкома КПСС. Конечно, со временем “кому надо” выяснили “подноготную” и обвинения в мнимой растрате признали ложными, но с тех пор отец изменился: язва желудка стала хронической, он потерял сон, и бессонница мучила его до конца жизни; в глазах появилась холодная беспощадная жесткость.

Когда “времена изменились”, наступила “оттепель”, в обществе заметно “потеплело”, он как-то признался мне, что ему, как в фильмах о сицилийской мафии, “сделали предложение, от которого невозможно отказаться”: или ты подписываешь очень секретный документ о службе в органах НКВД в качестве внештатного сотрудника или “десять лет без права переписки”, что на общепринятый язык переводилось, как расстрел. После подписания бумаги, отца стали привлекать к работе “в органах”, он даже принимал участие в арестах, разрушении церкви и карательных операциях против “врагов народа”.

Зато карьера его пошла в гору, мы переехали в приличную квартиру в центре города, летом ездили на курорты, в холодильнике появились и заняли прочное место дефицит из закрытого обкомовского распределителя. Честно говоря, я не понимал, что в этих “номенклатурных дарах” хорошего? От икры черной и красной во рту оставался соленый тухловатый привкус, балык казался высохшей и залежалой жирнющей рыбой, мне привычней были свежие, только что выловленные сом и судак, которые продавали по утрам рыбаки прямо в нашем дворе.

А уж когда я болел и меня начинали “пичкать” насильно бутербродами с икрой, я и вовсе возненавидел эти их дефициты, при дегустации которых полагалось закатывать глаза и подвывать: какая вкуснятина! Примерно как в фильме с участием Аркадия Райкина, где он в самолете с наслаждением, причмокивая, смакует икру на белом хлебе, рассуждая о необходимости дефицита? При виде этих кадров я невольно морщился в презрении, вспоминая болезнь и насильственное кормление пересоленными рыбьими яйцами с неприятным помоечным запахом.

Однажды отец вернулся из Москвы, где заканчивал заочный строительный институт, и радостно с торжественным выражением лица сообщил: ну, дети, можете меня поздравить, я стал “номенклатурой министерства”. Мать сначала обрадовалась, а когда отец рассказал, что его взяла под свое крыло сотрудница министерства женского пола, молодая, да еще дочь знаменитого маршала - тут мама загрустила, и в ее голове появились самые неприятные для женщины подозрения. Скоро отец был назначен начальником крупного строительного управления, у него появился персональный автомобиль с шофером и весьма приличная зарплата. Кроме городских, появились строительные объекты по всей области, которые он регулярно объезжал, чтобы знать ситуацию на местах.

После землетрясения в Ташкенте отец сформировал и отправил туда комплексную бригаду с техникой. Конечно лично сопровождал и занимался устройством рабочих и организацией работы. Спустя полтора года он взял нас с мамой в Ташкент, где принимал участие в сдаче объектов в эксплуатацию. Разумеется, после подписания актов приемки-сдачи, был роскошный банкет, прием в республиканском руководстве с вручением отцу и бригадиру орденов. Потом отец устроил нам экскурсию по городу. Честно говоря, меня ошеломил масштаб строительства и монументальность центра города, жилые дома с надписями на стенах “Челябинск”, “Н. Тагил”…

Только меня больше интересовал восточный колорит. Отец показал старинные дворцы медресе, реального училища, военного собрания, и наконец, рынок, настоящий восточный Алайский базар! Вот уж где кружилась голова от ароматов пряностей, восточных сладостей, фруктов; глаза рябило от ярких красок ковров, тюбетеек, шелков, золотых и серебряных изделий; в загонах блеяли овцы. Всюду мы что-то жевали: плов, лепешки, виноград, сахарный нават - запивали это терпким зеленым чаем в пиалах. Завершили экскурсию под фонтаном, подставляя распаренные потные лица под свежий ветерок с мельчайшими брызгами прохладной воды.

Где бы мы ни ходили, отца узнавали, с восхищением глядя на сверкающий орден, благодарили за ударный труд по восстановлению города, зазывали в гости. Нам белозубо улыбались загорелые дочерна узбеки, восхищенно разглядывали кареглазые смуглянки с сотней тончайших косичек в ярких шелковых платьях, тянули ручки дети, степенно кланялись седые старухи, к нам тянули зеленые ветви тутовые деревья, акации, белый дуб и черная береза, пирамидальные тополя, магнолии, кипарисы и огромные чинары, приветственно благоухали яркие розы, маки, лилии… всё живое, и все люди нас любили, и мы любили всех.

Через несколько лет отец возьмет нас в поездку по Европе. В памяти останется нагромождение сооружений: римский Колизей, венецианский Дворец дожей, Эйфелева башня, Пражский Град, мадридский Музей Прадо, варшавский Королевский замок… Нет слов, европейские города сверкали стерильной чистотой, нас манили уютные ресторанчики, райские парки, диковинные для нас товары в магазинах, запретные казино и стриптиз, нам вежливо отвечали на вопросы местные жители, обслуживающий персонал гостиниц и ресторанов - это всё так, но как избавиться от ноющей ностальгической тоски в сердце, куда подевать неотступное ощущение твоей чужеродности.

Помнится, в голове назойливой мухой жужжало: да, это красиво, чистенько, культурненько, но какое это имеет отношение ко мне? Нечто подобное я испытывал на кладбищах: там тоже под густыми кронами старых деревьев, среди цветов и солидных надгробий ходили вежливые люди, читая имена тех, кто уже закончил земной путь - и там было красиво, ухоженно и тихо, только одно “но” - это царство мертвых, о посмертной судьбе которых даже и думать-то не хотелось.