Страница 8 из 9
Действительно, когда сенат приступил к рассмотрению и исследованию «часто помянутых червяков», которые присланы были «как не ложные о тех чародейственных порчах доказательства», дьявольские червяки оказались запечатанными «казенною устюжской провинциальной канцелярии печатью». Вскрыли печать и нашли, что дьявольские червяки – «не иное что, как засушенные простые мухи, которые женка Федосья Мезенцева, чтобы, с одной стороны, удовольствовать требование судьи майора Комарова, а с другой, чтобы избавить себя от больного истязания, наловив в избе той бабы, где она под караулом содержалась, ему представила, а он, как видно, сам столько же суеверен и прост был, что распознать их с червяками не мог, но как такие представить в высшее правительство не устыдился».
Затем сенат объясняет «начало всего сего сумасбродного дела и такового же по оному следствия», что совершенно почти тождественно с такими же сумасбродными делами, которые производились в Саратове; о мнимых чародеях и чародейках Прасковье Козыревой, Аграфене Безжуклой, Аграфене Семавской, Иване Полякове и купце Даниле Смирнове. В наших делах о чародеяниях все принимали участие – и бабы, и попы, и лекаря, и чиновники. В сенатском деле – тоже: «нисколько беспутных, как выражается сенат, девок и жёнок, притворяясь быть испорченными, по злобе и в пьянстве выкликали имена вышеобъявленных несчастных людей (т. е. мнимых чародеев), и при том называли мужчин батюшкою, женщин же матушкою; соседи, услышав о том, приступили к ним с угрозами, чтоб они в тех порчах признались добровольно, потом пришли cотские, кои, не удовольствуясь угрозами, стали их сечь и мучить». Боясь пытки в городе, которою угрожали мнимым чародеям, они объявили себя колдунами. Их привезли в город и стали допрашивать под плетьми. Боясь разноречить, мнимые чародеи и под плетьми показали то же, что показывали прежде, справедливо опасаясь передопросов и новых пыток. «Вот первоначальное основание!» восклицает сенат: «вот все доказательства колдовства их, по которым присутственное место оных бедных людей в чародействе изобличенными признало, яко действительных чародее к к жестокому наказанию осудило безвинно. В то же самое время (продолжает сенат), когда ложь, коварство и злоба кликуш торжествовали над невинностью», не только оставлены они без всякого истязания, которого, однако ж, как сущие злодейки, они достойны, но тем же самым дана им и другим полная свобода и впредь производить бесстрашно таковые же злодейства».
Сенат, однако, определил мнимых чародеев освободить, кликуш высечь плетьми публично на мирском сходе, а судей их – воеводу Дмитриева, товарища воеводы Комарова и секретаря – отрешить от должности и никуда не принимать[14].
Так мало-помалу то плетьми, то логическими убеждениями вытеснялись из русского народа безобразные cyeвeрия древней Руси, или – так как в сущности это одно и то же – эпические отношения к природе и к явлениям жизни. Правда, эти эпические суеверия перешагнули и в девятнадцатый век и стоят рядом как с земскими, так и с новыми судебно-мировыми порядками, однако, молодое поколение русского народа, воспитываемое в новых школах, имеет уже несколько более широкое мировоззрение, чем секунд-майор Комаров, воевода Дмитриев и другие подобные им русские чиновники конца XVIII и начала XIX века, принимавшею мух за дьявольских червяков.
Впрочем, мы позволим себе впоследствии, на основании более новых архивных дел, показать, насколько древние верования продолжают идти рука об руку с новыми порядками, коими мало-помалу обставляется общественная жизнь русского народа, и как современные «лихие бабы» из более высших слоев русского общества продолжают направлять наши общественные порядки на стезю старых суеверий.
Мнимые видения и пророчества
В каждой исторической эпохе наблюдаются явления, до некоторой степени только ей свойственные и заметно отличающие ее от других эпох. Это те явления, которые характеризуют робою рост общественной мысли: явления эти могут быть очень мелкие, почти совсем ничтожные; но из совокупности их и из сопоставления с другими явлениями часто возникает представление о целой эпохе, облик которой как бы сам собою выступает среди этих мелких деталей.
Предлагаемые здесь бытовые очерки, выхваченные из русской жизни XVIII века и сохраненные архивами, мы надеемся, достаточно объяснять рядом повторяющихся, почти тождественных явлешй, как медленно совершался у нас росте общественной мысли даже после того, как ей дан был сильный толчок событиями, приготовившими переход России к новой, так сказать, европейской жизни.
25-го января 1701 года из Преображенского приказа в Приказ земских дел был прислан стрелец Мишка Балахнин, который обвинялся в том, что разглашал о каком-то Корнилке-пророке.
В письменном извете, поданном стрельцом Мишкою, значилось:
«Суздальского уезду, вотчины Ивана Кулова, деревни Рогатины, дворовый человек Корнилка Фадеев, будучи на пустоши Агапихе, говорил многие сбивательные вещи к воинственному делу и смертные часы: в кое время кому умереть узнавает многим людям в предбудущие годы, за десять лет и больше, и эти сбывательные вествовательные слова над многими людьми сбывались».
Что же это за «сбивательные вествовательные слова»?Давно когда-то, когда стрелец Мишка был в деревне Рогатине и вместе с другими сельчанами «сено в стоги ставили на пустоши Агапихе», случился тут и Корнилка.
– Оглянись назад, – сказал Корнилка Мишке.
Тот оглянулся. На березовом пне бегал человек «в образе Корнилки». Из дела не видно – сам ли это Корнилка очутился на березовом пне и бегал по нем, или это был только «образ Корнилки. Но только этот «образ» оказался пророком.
– Азов будет взят в пятницу, – говорил этот пророк: – а племянник твой, Мишка, – Ивашка умрет через пять лет.
Потом Корнилка принес кисть рябины и подал ее Мишке.
– На, ешь рябину.
Стрелец начал есть.
– Не ешь, Мишка, – останавливал его бывший тут же на работе крестьянин: – Корнилка положил в кисть ящерицыно жало.
Какое у ящерицы жало – это ведомо, вероятно, одному только Мишке.
– Как я съел кисть, – говорил Мишка в приказе: – стала мне, Мишке, быть тоска и нашел туман.
А Корнилка-пророк не унимался.
– Ступай в Харьков жить, Мишка, – говорил он: – коль будешь там жить, государю царю Петру Алексеевичу и царевичу Алексею Петровичу будет жить по 90 лет, а не пойдешь в Харьков – им, государям, век мал будет.
Началось «дело». Еще бы – ведь, глупый стрелец говорил «государево слово». Притащили припутанных к этому делу Корнилку-пророка и других свидетелей. Начались допросы, передопросы, очные ставки, путешествия в застенок, «пристрастие» с дыбой и кнутом – всё как следует.
Оказалось, что бедному Корнилке было всего двенадцать лет, когда он, по показанию стрельца Мишки, якобы пророчествовал о взятии Азова, о том, что если болтуна Мишку пошлют в Харьков, да еще наградят за его вранье, то государи будут жить до 90 лет, а не наградить Мишку, и «им, государям, век мал будет». Мнимый пророк, конечно, показывал, что он ничего подобного не говорил. Свидетели тоже не подтвердили вранья глупого стрельца, и злополучный Мишка вместо Харькова пошел в Сибирь, в Даурские остроги, да еще «был бит батогами нещадно».
Видно, что бедный стрелец Мишка жил преданиями доброго старого времени, когда при благодушном царе Федоре Алексеевиче, а кольми паче при «тишайшем» родителе его, за такие пророчества мнимых пророков за святых почитали и всяким добром ублажали. Но Мишка жестоко ошибся. Известно, что когда святейший синод преподнес государю Петру Алексеевичу «докладные пункты», из коих в пункте 10-м вопрошал синод: «когда кто велит для своего интересу или суетной ради славы огласить священникам какое чудо (или пророчество) притворно и хитро через кликуш, или через другое что или подобное тому прикажет творить cyeвepиe», то блаженный и вечной славы достойный памяти его императорское величество на это собственноручно написал: «Наказанье и вечную ссылку на галеры с вырезанием ноздрей».
14
Поли. Собр. Зак., Т. XIX 13427.