Расколотый мир (ЛП)

Разрушенное лицо Алекси угрожает снова ослепить меня, но я отталкиваю его. Потому что знаю, куда я сейчас направлюсь. Контузия, незначительное отравление дымом. Он будет жить.

Он с такими незначительными травмами будет в импровизированном больничном помещении, а не в госпитале. Я выплевываю полный рот грязи, желчи и крови, очищая рукавом лицо. Я воняю потом, сажей и смертью, но это не имеет значения.

Потому что, если Кормак знал об этом, если он сидел, улыбался мне и дотрагивался до моей щеки, чтобы я не заметила, что мятежники проникли на базу — то я убью его.

Этот сон о призраках на Вероне. Девочка помнит о них, но только когда спит, потому что нет таких вещей, как призраки, когда вы вырастаете.

Она в школе. Учительница, высокая, хрупкая женщина со светлыми волосами, собранными в пучок, борется за внимание учеников против сирен и гула двигателей, а, иногда, грохота порохового эха далекого взрыва. В конце концов, учитель сдается, подавляя в себе лектора, и выключает дисплей.

— Я думаю, что на сегодня достаточно, — говорит она, ее губы крепко сжаты, она кидает взгляд в сторону часов и возвращает его назад. — Вы хотите вместо этого поговорить о том, что происходит?

Девочка смотрит в окно. На мгновение она думает, что видит отражение своего лица — но затем оно движется, становясь крошечным шаром света, видимым только потому, что на окне лежит тень. Он уносится, потом возвращается, потом снова уносится, поджидая девочку.

Зеленоглазый мальчик за столом наклоняется вперед.

— Не следуй за ним, — шепчет он. — Он приведет тебя на болото.

Призрак дрожит, а затем исчезает. Через несколько минут в соседнем блоке вспыхивает пожар, и девочка убегает с другими детьми в безопасное место.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ФЛИНН

ТАКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО МОИ ВЕКИ кто-то склеил и проносится резкая боль, когда я открываю их. Глаза колет, как иголками, и я сжимаю их снова, ожидая, когда пульсация немного притупится.

Когда я пытаюсь открыть глаза снова, становится немного лучше. После размытого видения взгляд фокусируется на грязном, сером потолке над головой, и я сразу понимаю, что я не дома, где все потолки вырезаны из камня. Уши регистрируют высокий, механический, звуковой сигнал, и я пару секунд стараюсь определить откуда он. Медицинский монитор.

Я слегка поворачиваю голову, но дымка света начинает размываться и сверкать, и я вынужден опять закрыть глаза. Что-то есть у меня над носом и ртом, что затрудняет дыхание. Я поднимаю руку и ощупываю себя кончиками пальцев, сталкиваясь с мягким пластиком, который я начинаю вытаскивать. У меня перехватывает горло, но прежде, чем я начинаю кашлять, маска возвращается на мое лицо, еще чей-то рукой поверх моей.

Когда я рискую снова открыть глаза, я обнаруживаю над собой Джубили, держащую маску над моим ртом. Она грязная, волосы растрепаны, с черными пятнами на лице и сверкающими глазами. Она в боевой экипировке: полуметаллический блеск ее доспеха тускл, костюм омрачен грязью и сажей.

— Ты знал? — шипит она. — Клянусь Богом, я убью тебя прямо сейчас.

Я смотрю на нее, отчаянно пытаясь добраться до истины, но мне кажется, что я будто пробираюсь через грязь по пояс.

— Что случилось? — спрашиваю я, и она ослабляет маску, чтобы я мог говорить. Голос хриплый, горло дерет и сжимается, когда кашель охватывает тело. Зрение начинает темнеть по краям, и темнота подкрадывается, когда я борюсь за воздух, пульс стучит в висках.

Она кладет маску обратно, придерживая ее там, пока паника не начинает отступать. Я моргаю со слезами на глазах, ожидая ее ответа.

Ее голос ровный и яростный одновременно.

— Мятежнику удалось проникнуть на базу. Заложить бомбу в казармах «Браво» и убить более тридцати солдат, пока они спали. — Она склоняется, глаза неотрывно смотрят на меня. — Пока я разговаривала с тобой.

Шок проходит через меня, и я физически его ощущаю. Адреналиновый всплеск мчится по моим рукам, пока они не покрываются мурашками.

— Нет. — Пластик кислородной маски поглощает голос. — Боже, нет. Я не знал. Ты же знаешь, я бы не стал…

Она смотрит на меня: «Крепкий орешек» Чейз — абсолютно неумолимая, с растекающимися по лицу, как нанесенная военная краска, сажей и пеплом. На мгновение я жду, что она вытащит пистолет и застрелит меня на месте, боль в ее лице настолько ясна. Затем она медленно выдыхает, опуская голову, и я понимаю, что она знает.

— Ты надышался дымом и у тебя сотрясение мозга, но у них не будет времени, чтобы проверить это, — говорит она, мягче, унылее — Что-нибудь еще болит? — Она кладет руки поверх моих, наблюдая за вздрагиванием.

— Я так не думаю. — Мне больно везде, и я просто хочу закрыть глаза и позволить боли унести меня. Должно быть, это был Макбрайд или один из его лакеев. Все вышло из-под контроля, и я не знаю, как действовать, не говоря уже об устойчивом курсе Эйвона.

Мне удается повернуть голову, чтобы осмотреться.

— Я не думаю, что я должен быть в палате, полной солдат, когда эти ребята проснутся, — скрежещу я. — Мою рубашку разрезали, и у меня в груди застряли электроды. Я слышу сердцебиение на мониторе рядом с кроватью.

Она резко встряхивает головой, пробегает, похлопывая, рукой от ноги до бока, проверяя ребра. Всего несколько дней назад я делал то же самое для нее. Может, мы никогда не встретимся без того, чтобы кто-то из нас оказался в больнице.

— Никто здесь не знает, кто ты, — отвечает она. Ты все еще в униформе. — Ее челюсти сжимаются, и я знаю, что это еще один крошечный разрез, еще одно предательство, которое пробило ее сердце.

— Мне нужно выбраться отсюда. — Я стягиваю маску, чтобы она могла слышать меня лучше. — Я должен попытаться остановить все это, чтобы не стало хуже.

Она тянется к бутылочке рядом с моей кроватью, ловя встроенную соломку, чтобы я мог сделать глоток. Горло горит, когда я глотаю.

— Продолжай пить, это исцелит твое горло. Как только ты сможешь двигаться, я помогу тебе выбраться, за все, что ты можешь там сделать. — Она отставляет бутылку и достает пластырь с полки над моей головой. Я наблюдаю, как она обматывает его вокруг моего предплечья, прикрывая генный маркер. Сердце замирает. Что бы я сказал, если бы кто-то попытался его отсканировать?

Она заканчивает разглаживание повязки с мрачным, нечитаемым выражением, а затем выпрямляется.

— Мне нужно идти. Если кто-нибудь проснется, скажи, что ты с Патрона. Вчера пришел новый корабль, никто не знает их лица.

Она разворачивается, чтобы уйти, ее целенаправленный шаг сводится к утомленному шарканью. Даже запертая в камере, избитая и окровавленная, привязанная к столбу на земле, она никогда не отпускала сталь из своего позвоночника, теперь же ее плечи сутулены, а руки дрожат, прежде чем она засовывает их в карманы. И я знаю, что проносится через нее, лишая ее силы, потому что это проносится и через меня тоже.

Мы проиграли. Прекращение огня закончилось.

Она снова здесь, когда я просыпаюсь после ночи, проведенной давясь глотками сладкого, приторного геля, который начинает исцелять горло, и притворяясь спящим, чтобы избежать вопросов, на которые я не смогу ответить. Пытаюсь не представлять Шона дома, придумывающего какую-то историю о том, почему я ушел, прикрывающего меня и расхаживающего туда-сюда, паникующего о том, где же я на самом деле. Я надеюсь, что это худшее, что происходит. Если бы эта диверсия была открывающимся залпом Макбрайда, то тотальная война могла уже разыграться на болотах.

В боевом снаряжении невозможно думать о ней как о ком-то другом, кроме как о солдате, особенно после того, как она наставила на меня ствол пистолета. Но сейчас, пододвинув жесткий пластиковый стул к моей кровати, ее голова покоится на руках, скрещенных на краю кровати. Глаза больше не режет, и одно из лекарств, которые они мне дали, приглушило головную боль, настолько, что она окружена только слабой аурой света.