Расколотый мир (ЛП)

— Пытаешься заманить меня, чтобы ударить по голове и украсть ключи?

Интересно, раздражаю ли я его так же, как он меня. Может быть, легче чувствовать себя милосердным к умирающей девушке, идущей пешком. Внезапно я слишком уставшая, чтобы выдать еще одну шутку.

— Может быть, я не хочу, чтобы мои последние слова, обращенные человеку, были произнесены через тюремные решетки.

Веселье в его глазах тускнет. Его юмор такой же, как у меня. Оборонительный. Я выдаю шутку, он отвечает в том же духе. Если бы я поняла это раньше, возможно, я могла бы больше получить от него информации, которую бы использовала в будущем, вернувшись на базу.

В каком будущем?

Он продолжает колебаться, хотя я слышу, как он делает шаг ближе к двери.

— Хорошо. В любом случае, я принес тебе супа, которым трудно покормить через решетку. Оставайся там, хорошо?

Часть меня считает, что это смешно, что он считает, что я вообще в любой форме готова сделать с ним что-либо.

— Я никуда не собираюсь.

Замок откидывается назад, и дверь, неуклюже вставленная в петли, открывается наружу. Ромео мешкает в дверном проеме, неся миску в одной руке и фонарь в другой.

Даже зная его имя, я не могу думать о нем как о Флинне. Его имя кажется слишком странным, слишком интимным. Я не собираюсь быть одной из тех заключенных, которые начинают думать о своих похитителях как о ком-то другом, кроме врагов. Это парень убьет меня. Станет ли он последним ударом или нет, он тот, кто притащил меня сюда, сделал невозможным какой-либо другой исход. Я должна продолжать говорить себе это.

— Итак, Ромео. — Я отклоняю голову назад, ожидая, пока он сделает какое-нибудь движение дальше в камеру. — Почему ты продолжаешь возвращаться ко мне? Чего-то не хватает, да?

— Конечно, нет, — отвечает он, с легкостью наклонившись, ставя миску на пол внутри двери. Сердце немного отпускает, готовое смотреть, как он сейчас отступит, принеся суп. Вместо этого, к моему облегчению, он выпрямляется и прислоняется к стене. — Полагаю, я продолжаю возвращаться, потому что ты под моей ответственностью.

— Твоя ответственность в том, что ты будешь тем, кто ударит меня по голове, когда придет время?

Лицо его закрывается, мышцы напрягаются. Ему очень не нравится, когда я упоминаю о насилии… странная черта для мятежника.

— Ты действительно облажался, — бормочет он.

— Ты единственный, кто нокаутировал меня и отнес в болото. Если это не облажался, то я не знаю, что это такое.

— Не знаю, чего я беспокоюсь. — Он отталкивается от двери, делая несколько шагов от одной стороны камеры к другой.

Я смотрю мимо него в коридор. Надо всего несколько секунд, чтобы сбежать от него. Несколько секунд агонии, с ребрами, с моей раной, с кружащейся головой и бунтующим желудком. Но тогда я стала бы свободной. И живой. Просто убеги от него. Просто сделай это.

Но только тело может справиться с таким жестоким обращением, и я могу только попросить его об этом. Может, я могла бы сделать это, когда гнев был свеж. Но я устала. Я так устала, и здесь никто не узнает об этом, если я мгновение отдохну.

— Смотри, — говорит он, останавливаясь между мной и дверью. — Я общаюсь с ними. Я пытаюсь убедить их, что это не стоит возмездия от военных, если они убьют тебя. Некоторые из них слушают меня, по крайней мере они в нерешительности.

— Ну, конечно, — фыркаю я — Ты в одиночку собираешься убедить весь лагерь мятежников, не убить такого высокопоставленного заключенного?

— Да, — отвечает он просто, его глаза устремлены на меня.

Это меня внезапно останавливает. Самодовольная уверенность с насмешливой, высокомерной полуулыбкой исчезла, что была так привязана к его лицу. Вместо этого он выглядит решительным. Спокойным. Странно сильным и для кое-кого так чертовски красивым.

Тут меня осеняет.

— Флинн, — повторяю я. — Флинн… Кормак? Брат Орлы Кормак?

Орла Кормак — лидер фианны во время последнего восстания на Эйвоне, задолго до моего присутствия здесь. Орла Кормак, женщина, ответственная за организацию и создание базы, та, кто дал городским преступникам убежище для сокрытия. Орла Кормак, казненная десять лет назад военными, действующими от имени Галактического совета.

Выжил только ее единственный оставшийся член семьи, младший братик, младше ее на десять лет. Мальчик по имени Флинн, который бежал в болота, чтобы избежать отправки в детский дом вне мира.

И я узнала бы лицо Орлы где угодно — мы все изучали ее историю в начальной школе. Как остановить кого-то вроде нее, чтобы такого снова не повторилось. Неудивительно, что Ромео выглядел таким знакомым.

Он молчит, наблюдает, как я все свела воедино.

— Приятно встретиться с вами, Джубили Чейз, — бормочет он.

Я не просто была захвачена идиотом с очаровательной ухмылкой. Меня захватил единственный выживший из семьи самой печально известной мученицы Эйвона. Рука, бедро болят от отсутствия пистолета. Если бы я могла сделать один выстрел, всего один выстрел, я могла бы положить конец этому циклу мести прямо здесь, прямо сейчас.

Но если то, что он говорит, правда, и его поступки это единственное, что мешает Макбрайду подстегнуть мятежников на тотальную войну, то убийство его ничего не решит.

— Я общаюсь с ними, — продолжает Кормак, когда я ничего не отвечаю. — Но тебе нужно дать мне некоторое время.

— Я должна поверить, что ты, брат женщины, которую мы казнили, действительно хочешь вытащить меня отсюда живой?

— Ты ее не убивала, — тихо отвечает Кормак. — Я не говорю, что мы с тобой когда-нибудь станем друзьями, но даже если бы ты подписала ее смертный приговор, это не путь к справедливости. Десять лет назад это не сработало, и сейчас это не сработает. Я знаю, нам нужен другой путь.

Я сглатываю, мышцы челюсти напрягаются. Где-то внутри меня шевелится боль, напрягаясь от связок контроля, которые запирают ее. Если бы я встала лицом к лицу к члену группы, несущей ответственность за смерть моих родителей, я не уверена, что я бы колебалась, прежде чем я вышибла бы их с лица любой жалкой планеты, на которой они оказались. На самом деле, я знаю, не стала бы.

— И что теперь? — спрашиваю я, наконец, тонким и слабым голосом.

— Мы ждем. И ты перестаешь пытаться найти выход из этой камеры, потому что я определенно не могу убедить их отпустить тебя, если нам придется застрелить тебя, пока ты будешь сражаться за выход из этого лагеря.

— Что? Как я могу…

— Будь добра. — Кормак указывает подбородком на порванный угол матраса. — Последнее, что мне нужно добавить к моему послужному списку, это «заколот матрасом», в дополнение к коктейльной шпажке.

Дерьмо.

— Хорошо, — говорю я сквозь сжатые зубы.

Его глаза смотрят на меня долгое время.

— Хорошо.

Я даю ему несколько минут, чтобы убраться, слушая его шаги, отступающие по коридору. После того, как все свет фонаря и звук шагов исчезли, я сползаю с матраса и снова возвращаюсь к работе с пружиной.

Дверь открывается, и я с рывком, в замешательстве просыпаюсь. Движение отзывается болью в ребрах, и я ахаю вслух, слишком озадаченная, чтобы скрыть это. Когда я заснула? Дерьмо… что мне делать…

— Вставай, у нас не так уж много времени. Ты можешь идти?

— Ромео, что…

— Сейчас же, — говорит Кормак настойчиво, его голос совершенно лишен обычной ленивой наглости. — Хватайся за мою руку, давай.

Я позволяю ему помочь мне встать на ноги, сдерживая стон, пытающийся вырваться наружу. Только после того, как он начинает тащить меня к двери, меня осеняет.

Он забирает меня, чтобы убить.

Мышцы напрягаются. Было бы умнее подождать, пусть думает, что я иду охотно, использовать элемент неожиданности. Но я все еще наполовину сонная, и мое тело — сплошной инстинкт. Я, закручивая, откидываю руку назад, готовая прижать его к спине.

— Ты перестанешь это делать? — Он изворачивается, едва отпрыгнув назад. У него с собой фонарь, но в основном он защищен. Только лучики света разбегаются, чтобы разбить сине-зеленое свечение дикого огня. — Я вытаскиваю тебя отсюда, тупая trodaire.