Путь на восток

— То что переживаешь за бойцов — это хорошо; это по-нашему! Но страдать вот так — не нужно: здесь и сейчас война идет, а не учебные манёвры! А на войне, знаешь — убивают: пуля, она ведь дура…

— Молодцов улыбнулся вымучено, выдавил из себя с трудом:

— Я понимаю товарищ капитан… Но мне кажется: их смерти — моя недоработка! Я что то не доделал; чему то не научил; где то в чём то сплоховал… — прошептал виновато… Надо поддержать, ободрить…

— Виноват говоришь? Так чего ты здесь тогда стоишь?! Бегом к своим — исправляй ошибки! Лейтенант дернулся, но я его окрикнул:

— Ты головой то думай комбат! Куда побежал — у тебя же машина есть! Так всех бойцов своих испугаешь! Молодцов улыбнулся, козырнул и отбыл — на личном Бюссинге, какой у нас у всех троих — командирский. Обернулся к Рощину — теперь его очередь:

— Ну а ты чем порадуешь? Комбат 2 доложился… Ну что ж — неплохо: и продовольствием мои комбаты разжились на своих станциях и бронетехникой и боеприпасами и всяким нужным барахлом… Рощин привел роту из бывших пленных — отбирал как и я, а Молодцов — аж два батальона: в Лунинице расположены два лагеря для пленных. Один в городе, для разных работ, а второй — штатлаг — за городом… Пленные оттуда совсем плохи: худые, тощие, слабые, но когда с ними разговаривал — обижались: почему их не взяли немцев бить?! Смех — но разве что сквозь слёзы…

В город втянулись остатки колонн, стоявшие в местах ночного отдыха… Я не командую — только наблюдаю; лишь даю иногда указания… Зашёл в госпиталь — О…о…о… — знакомые лица! Грета, командующая в перевязочной увидела меня, улыбнулась, но я сурово ткнул пальцем в рядового немолодого бойца:

— А этот что тут делает? Вынести его на улицу — он не желает находится рядом с немецкими врачами! Боец, опять перебинтованный, с кровавыми разводами на бинтах вскочил, хоть и с трудом:

— Товарищ капитан! Ну я же уже повинился! И меня простили! А вы вспоминаете… И набрался смелости — Кто старое помянет — тому глаз долой! И смотрит — как среагирую на такую дерзость. Среагирую…

— А чего же не продолжаешь дальше: А кто забудет — тому оба!

— И всё то вы знаете товарищ капитан! — улыбнулся боец — с вами лучше не спорить и не пререкаться! Усмехнулся в ответ:

— Вот это ты в точку: не спорить и не пререкаться! Товарищи медики — повернулся к немцам, «незамечающим» нашего диалога — у вас есть претензии к этому бойцу? Первой среагировала Инга:

— Никак нет товарищ капитан! — выкрикнула она, продолжая бинтовать своего раненого. Мэтр лишь скупо обронил — Конфликт исчерпан… Анестезиолог буркнул коротко — Нет претензий. Грета ответила так, что мне стало неловко за себя, как и многим раненым:

— Он извинился товарищ командир… У нас нет к нему претензий…

— Ну раз так — тогда ладно… произнёс скороговоркой и покинул перевязочную под призывно-обволакивающий взгляд Греты — от греха подальше… Нафиг-нафиг это шевеление в штанах…

Этот боец пришёл ко мне тогда, после перевязки; извинялся, клялся всякими клятвами, что понял, осознал — только оставьте в группе!

— Ты оскорбил своими словами честных медиков, хоть и немцев! Они стараются не за страх а за совесть, а ты из фашистами обозвал! А у нас — в Советском Союзе разве немцев нет? Или они не служат в Красной Армии? А на заводах и фабриках разве не работают немцы, которые являются гражданами Советского Союза?! А ты значит столкнуть хочешь лбам советских людей; вызвать друг к другу подозрительность и ненависть! У меня в подразделении национализм разводишь! Они хоть и бывшие враги, но хорошего сделали для всех очень много. А ты их фашистами обзываешь!

Боец рухнул на колени:

— Не хотел я! Не думал ничего такого! Больно было — пулю получил от фашистов — вот и вырвалось! Христом Богом прошу… — вырвалось у него непроизвольно… Деревенский значит…

— Встань… Иди — извинись… Извинят тебя все — останешься. Хоть один не извинит — будешь отчислен! Боец вскочил:

— Виноват… извинюсь… вымолю прощение… — бормотал он.

— Извиняйся, но достоинства советского воина не теряй, как здесь… — озадачил я его… Боец выскочил, а я вспомнил…

В июне 1942го года Илья Эренбург, которого единоплеменники распиарили как потрясающего писателя, драматурга и прочее, прочее прочее… написал в газете «Правда» гневную заметку — «Убей немца!» И политорганы тут же подхватили этот идеологическую статью-призыв! Везде: в военных малотиражках, боевых листках, в беседах и речах тупые политработники — а по другому их назвать нельзя, как заводные попугаи повторяли и повторяли — мусолили эту статью, да ещё и со своими комментариями, не понимая — какую большую свинью!: да что там свинью — какой непоправимый вред нанёс Советскому Союзу своей статьёй этот иудей! Вообще — я заметил: к чему бы не прикасались иудеи — они всё оборачивают себе на пользу а другим во вред! Уж не знаю: то ли из-за тупости, то ли из-за хитрости иудейской он слегка — совсем незаметно, перепутал слова… Тот, кто помнит мультфильм «В стране невыученных уроков», вспомнит момент, когда на классной доске двоечнику дали мел и сказали поставить запятую во фразе:

КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ!

От места где будет поставлена запятая — зависела его жизнь! Вот и в своей статье: вместо УБЕЙ ФАШИСТА! он написал УБЕЙ НЕМЦА! И эта статья ой как аукнулась Советскому Союзу, когда наши войска пересекли границу Германии: вот они — немцы: убивай, насилуй! Нам же комиссары и политработники все уши прожужжали — Убей немца! Так вот он немец: фермер… служащий… рабочий… старик… И женщины и дети — тоже немцы! А ограбить таких — так это вроде как честь им оказать: ведь не убили же — а только забрали кое что! До сих пор нам эта статья аукается: только ленивый не проходится по поведению наших солдат в то время в Германии! А ведь всего лишь слово поменял — тварь! Вот и вышло: они — белые и пушистые, да ещё и пострадавшие, а остальные — советские: русские, украинцы, белорусы, татары, азиаты: грабители, насильники, звери, убийцы!

И Германию иудеи заставили выплачивать возмещение аж восьми миллионам якобы пострадавшим, хотя позднее — их же исследователь, еврей, подсчитал — не более восьмисот тысяч! Много это, конечно, но не восемь же миллионов! Советских евреев в этом списке — не было. Меня аж в лице, видимо, перекорёжило, что водитель отшатнулся:

— Что — такое товарищ командир?! — раздался взволнованный голос водителя. Пришёл в себя — Всё нормально… Остались после захвата в городе, встретили ещё три эшелона с востока — из Осиповичей и Бобруйска и один из Тимковичей… О том, что в городе «красные», отправляющие стороны так и не догадались — в обе стороны полетели телеграммы о том, что партизаны взорвали мост и железнодорожное полотно и проезд временно прекращён, но будет вскоре восстановлен… С Тимковичей эшелон с пшеницей, мясом, салом, местными овощами и фруктами… Нам, вообще то и то, что уже имеем, грузить некуда, а тут ещё и немцы могут сверх захваченного подкинуть — по незнанию. И не оставишь же халяву — жаба задушит…

Отправили после обеда колонны с трофеями на место нового размещения. Туда же отправил и бывших пленных из штатлага Лесной — три батальона рекрутов с назначенными им моими командирами: лейтенантом Грибовым; сержантом Ибрагимовым; сержантом Мочаловым, выросших до комбата по цепочке должностей: командир отделения — командир взвода — командир роты… Ну и звания присвоил — своей властью, хотя и не имел на это право. Но это сейчас не имею, а завтра… На каждую вышестоящую должность командир переходил с частью своих бойцов: группа — отделение — взвод — рота… Так что есть кому и дисциплину держать и пример показывать рекрутам и новичкам. Придал им ещё и два батальона рекрутов из двух лагерей, расположенных в городе и рядом… Две с половиной тысячи пленных — из них желание драться с врагом изъявило чуть больше полутора тысяч… Два батальона пехоты — остальные рассосались по другим специальностям. Остальные остались в лагере — пока… Я их понимаю: ужасы и тяготы войны не для всех, а многих просто сломали морально, но как тогда с ними быть при нашем уходе? Оставить в лагере немцам, чтобы они работали против Красной Армии и советского народа? Отпустить на все четыре стороны? И далеко они уйдут? Вопрос вопросов! А решать его надо… И я его обязательно решу!