Страница 3 из 45
В воззрениях народа вода считалась не только «путем умерших», но и «дорогой в будущее» (таково одно из объяснений распространенного обычая гадать по воде). По сообщению из Ярославской губернии, девушки гадали со свечой у проруби, «ожидая увидеть в воде лик суженого». В Тульской губернии на первой неделе Великого поста крестьяне выходили к рекам, прислушивались: не шумит ли вода? Если вода шумела, как жернов на мельнице, то это предвещало летом большие дожди и грозы. Если вода стонала, как ребенок или старая баба, то ожидались беды, пожары, смерти, землетрясения.
Вода вещала и об участи опасно больного: «Сойдешь на ключ, помолишься на все четыре стороны и думаешь: на живое или на мертвое? Как на живое – водыча стоит как стеклышко светлая; как на мертвое – ключи забьют, запрыскают оттуда с песком» (новг.). Верили, что умерших колдуны и ворожеи могут показать в чашке с водой (см. ПОКОЙНИКИ).
Всеобъемлющая стихия воды заключает в себе и созидательное, и разрушительное начало; вода (в различных состояниях, в разное время суток, года) и «наносит», и лечит болезни: «Вода была всегда, и Бог на нее пустил землю, сотворив последнюю. 〈…〉 „Сильна, – говорят, – вода, сильнее ее на свете нет; землю прокопаешь, на край света уйдешь, горы сроешь, а воды ничем не остановишь“…» (орл.) 〈Трунов, 1869〉.
Вода ключей, ручьев, озер и рек, некогда воспринимавшаяся как кровь, бегущая по жилам матери-земли (откуда и выражение «мать сыра земля»), представлялась хранительницей плодородия, благополучия, жизненной энергии. Мир в восприятии крестьян был пронизан разнообразными сакральными силами, в том числе исходящими от «живых» стихий. В календарных обрядах отразились представления о необходимом ежегодном кругообороте сил жизни и плодородия, объединяющих в единое пульсирующее целое землю, растительность и людей.
С другой стороны, мир был наполнен разнообразными магическими влияниями, часто неясного происхождения, непредсказуемыми, подобными внезапному порыву ветра, вихрю. Действиям таких сил обычно приписывались отклонения от правильного течения жизни: беда, порча и т. д. Их источниками, распорядителями могли быть и наделяемые сверхъестественными способностями люди – волхвы, колдуны, ведьмы.
Бытие человека в восприятии крестьян было неразрывно связано с окружающим миром, что хорошо прослеживается на материале давних и устойчивых поверий, связанных с умершими. «Считая себя происшедшим из земли, древний человек ставил чрез это происхождение [себя] в родственную связь с окружающим растительным царством», – писал А. Н. Соболев, полагая, что именно по этой причине растения и деревья представлялись живыми существами, подобными человеку, получившими из одной материнской утробы свое бытие 〈Соболев, 1913〉.
Весенние праздники Пасха и Троица, как и другие большие праздники крестьянского календаря, связывались с поминовением усопших – родителей, предков. «Родители из могил теплом дохнули», – говорили крестьяне о первой весенней оттепели, словно вместе с пробуждающейся землей просыпались, начинали свободнее дышать усопшие (аналогично: «Зима установится – мертвецы спать уложатся»).
По распространенным поверьям, покойные родственники, предки не исчезали бесследно, а продолжали «жить», участвуя в делах семьи, крестьянской общины. При этом понятия о посмертной участи человека были двойственны и даже тройственны: он и становился частью окружавшего его природного мира, и переходил в иной мир, и продолжал обитать в месте своего погребения, где его посещали живые и откуда он приходил навестить родной дом.
Особое внимание уделялось необычным и опасным покойникам, знавшимся с нечистой силой, колдунам и ведьмам, а также умершим неестественной скоропостижной смертью (убитым, самоубийцам, пропавшим без вести и т. п.). С одной стороны, таких мертвецов «не принимает земля»; они «доживают свой век», прерванный нежданной кончиной, скитаясь по земле в своем же, но несколько измененном облике (иногда в облике такого мертвеца «ходит нечистый»). Люди, погибшие в пределах владений лесных и водяных духов, попадали в их распоряжение и сами становились лесными и водяными «хозяевами»; убитый мог «прорасти травой, деревом»; самые беспокойные умершие (прежде всего самоубийцы) «носились вихрем», вызывая ненастья и бури.
«Язычники, породнив душу со стихиями, не могли не сознавать и в душе той великой силы, которая так страшна казалась им в вихре, огне или воде, облеченная в поэтические образы богов и существ сверхъестественных» 〈Буслаев, 1861〉.
Для крестьянского мировоззрения характерна синкретичность, целостность восприятия мира во всех его частях и проявлениях, постоянное ощущение взаимозависимости людей и природного универсума, включенности человека в космоприродный ритм. Человеческая судьба угадывалась по полету птицы, движению облака, кружению венка в воде, а жизнь могла уподобляться дню с восходом, полднем и закатом или году с Рождеством, весенним расцветом и осенним увяданием.
Крестьяне не стремились выделиться из природы, бороться с нею. Важнейшим для занимающихся сельскохозяйственным трудом людей было ощущение стабильности, уверенности в постоянстве ежегодного кругооборота, закономерной смены времен года, необходимой для того, чтобы посеять, вырастить и собрать урожай, составляющий основу пропитания, благополучия семьи.
Е. В. Аничков назвал веру крестьян «сельскохозяйственной». Это определение правомерно и все-таки – слишком утилитарно, поскольку интересы занятого трудом на земле человека не исчерпывались выполнением в срок положенных работ. Достаточно вспомнить, что и начало сева, и окончание жатвы отмечались как большие праздники, сопровождаемые обрядами, песнями, играми. Польза и красота, материальные и духовные интересы в жизни крестьянина обычно неразделимы, а годовой цикл воспринимался им как круговорот сакральных, дарующих жизнь и плодородие сил земли, универсума.
«Вся народная жизнь и поэзия славянина дышит… благодарственным благоговением к природе в малейших даже явлениях ее жизненных сил… – писал в XIX в. Д. О. Шеппинг, – земная природа стала для него [славянина] неприкосновенным святилищем всех его верований и мерилом всех его понятий» 〈Шеппинг, 1849〉.
В центре внимания оказывалась ежегодная «драма жизни земли» и неразрывно связанного с ней человека. В размеченном праздниками и обрядами кругообороте участвовали не только «живые» стихии или силы плодородия, но и разнообразные духи, обитавшие в воде, земле, воздухе; «хозяева» стихий, «хозяева» крестьянского дома и подворья – лешие, водяные, домовые, полевики, полудницы, русалки, черти.
По народным поверьям, наступление весны праздновали и леший, и водяной. В один из дней середины марта с домового слезала старая шкура. В это время он или томился, «желая жениться на ведьме», или беспричинно тосковал, не узнавал своих домашних, отбивал аппетит курам, кусал собак и подкатывался хозяевам под ноги, так что ходить по двору, особенно вечером, становилось небезопасно. Водяному же, чтобы заручиться его благоволением, по вскрытии реки приносили жертву, чаще – лошадь (иногда обмазанную медом и обвязанную лентами).
Считается, что наименования «леший», «водяной», «домовой» появились на Руси сравнительно недавно – не ранее XVII–XVIII вв. Подобно многим «прозрачно мотивированным» названиям (леший – «лесной», домовой – «обитающий в доме»), они принадлежат к поздним лексическим пластам. Лешему и водяному верований XVIII–XX вв. предшествовала «лешая и водяная сила» русских заговоров XVII в. 〈Черепанова, 1983〉. Это, вероятно, и была сила, исходившая от «живых» воды и леса. Представления о существах, схожих с водяными и лешими, были распространены и до XVII в. Они нашли отражение в средневековых житиях святых, где водяные и лешие (нечистые, демоны) проявляют себя так же, как водяные и лешие в крестьянских рассказах XIX–XX вв.: топят людей, заводят путников в чащу и на обрыв (см. ЛЕШИЙ). Влияние устной, фольклорной, и письменной традиций здесь было взаимным.
То же самое можно констатировать и в отношении беса-хороможителя, наиболее ранние упоминания о котором относятся к XIV в. Он очень похож на «современного» домового. Огненному змею верований XIX–XX вв. тождествен змей, действующий в средневековых повестях.